Оригинал: тут
Перевод: Mahonsky и Johnny Muffin
Название: Сколько страданий влечёт за собой жизнь.
Жанр: Драма, психологизм, романс.
Рейтинг: R
Предупреждение: помянуты наркотики, психотравмы, сцены сексуального характера и насилие.
Персонажи: Америка, Китай, Англия, Эстония, Франция, Латвия, Литва, Россия | пост-Китай/Россия/Франция и Россия/Литва; Америка/Россия, Франция/Англия.
Саммари: Нация взрослеет, но часть её всегда остается в прошлом. Для Франции эти части — коллекция, для Англии — неизменная составляющая его жизни. Альфреду, однако, такая расчленённость неприятна, и Иван обнаруживает, что, возможно, он может кое-чем помочь.
Глава восемь. Наконец, Артур уснул. Франсис рассеянно роется в клатче (удивительно, как в такой маленькой штучке можно спрятать столько всего, что остальным видеть не стоит) и выходит за двери госпиталя, на ходу доставая пачку тёмного Житана и чёрную зажигалку. Он вытягивает сигарету, закусывает её и прикуривает. Первый вдох — как поцелуй старого любовника, он выдыхает носом, бесцельно глядя на всё ещё горящие фонари, затопленные дымчатым светом раннего утра.
В дальнем углу его памяти хранится смазанное воспоминание о том, как он пробирается под куст в Южной Британии, чтобы помочь Артуру нарвать ягоды, притаившиеся снизу. В те дни Рим и Древняя Германия только начинали сражаться друг с другом, а Артур ещё верил, что фей видят все.
Франсис снова глубоко затягивается дымом, глядя на город, глядя в никуда. При желании он мог бы найти в Лондоне дорогу с завязанными глазами — так часто он бывал тут без Артура. Внутренним взором он видит стены старого города так же отчетливо, как и Париж, когда тот был лишь маленьким торговым поселением на берегах широкой реки; крохотные островки, на которых можно было играть и между которыми можно было плавать. Лютеция Паризиориум — такое название дал ему Рим, когда встретил Франсиса.
Мой милый малыш — назвал его Рим; наше с Германией истинное дитя. Это, сказал Рим, будет твоя столица, твоё сердце. Почувствуй его в груди, поддерживай его биение, и оно будет цвести всю твою жизнь.
Он выдыхает крепкий насыщенный табачный вкус, зажимая сигарету облачёнными в перчатку пальцами, изо рта вьётся тонкая струйка дыма.
Франсис помнит, как Артур впервые колдовал при нём. Той зимой пал Рим и Артур увидел Франсиса плачущим. Он прочертил в грязи круг и произнёс несколько смешных слов на том самом напевном древнеанглийском, твёрдые звуки которого перекатывались, как океанские волны на берегу. И Франсис смотрел, как прямо из земли вырос осыпанный сладкими ягодами ежевичный куст. Артур потянулся, сорвал ягоду и протянул ему.
Поднося сигарету к губам, Франсис замечает, что у него трясутся руки. Сильно трясутся. Он делает вдох и с любопытством разглядывает свои неспокойные пальцы.
- Что с нами произошло? — Артур смотрит ему в глаза, когда они сталкиваются лицом к лицу — грязные и окровавленные, их мечи обнажены. — Мы ведь братьями были.
Франсис хрипло дышит, у него рассечена голова, и кровь, уже запёкшаяся на волосах, рваными линиями стекает по левой стороне лица. Он кашляет, вытирая губы рукавом некогда чистой военной формы.
- Ты изменился, Артур, — выкашливает он, его голос охрип ещё тогда, когда он оплакивал Жанну д’Арк. — Ты сжигаешь женщин за колдовство, но сам…
Взметнулись клинки — заткнись!
И Франсис, плюнув на традиции фехтования и манеры, бросается на Артура. Он сбивает его на землю и впечатывает кулак в лицо, по-прежнему детское. Внешне они подростки: Артуру не дать больше тринадцати, Франсису, пожалуй, пятнадцать или шестнадцать. Избивая такого недостойного на вид противника, Франсис чувствует себя полным дегенератом. Но такова природа войны.
- Ты всё забыл: и тот куст, и те истории, что рассказывал? Забыл всё, из-за чего я так завидовал тебе? — Франсис кричит хрипло, голос его срывается. — Ты украл у меня мою любимую, сжёг её, назвал ведьмой, но сам-то ты кто? Моя любимая, моя ведьма, в ней горела жизнь — вы с ней были одинаковыми. Ты себя убил, Артур… Для меня ты умер. Но почему же до сих пор больно?
Он отводит взгляд от пальцев и выдыхает скопившийся во рту дым. Он видит, как по мосту приближаются две фигуры, одна в куртке, другая в пальто. Они идут рядом, они одного роста. Франсис наблюдает за ними, подносит сигарету к губам и улыбается.
- У тебя ещё осталась та одежда, в которой ты пришёл? — спрашивает Артур, когда в 1941 Франсис решает переехать к нему.
- Да. Зачем тебе?
Артур скрывается в своей комнате — его лицо мрачно, но челюсти сжаты решительно. Франсис узнает его одеяния, пусть от них и разит нафталином да ладаном. В одной руке у него тряпичная кукла с распоротым животом и с надписью «ФРАНСИС БОНФУА», вышитой красной нитью поперёк; в другой — тонкая игла с продетой алой ниткой.
- Защитная кукла, — очень мягко отвечает Артур. — Чтобы она знала, от чего тебя защищать, мне понадобится кусок ткани.
Франсис поднимается и достает из-под кровати свои перепачканные (кровь, грязь, прочее) шмотки. Артур подходит и отрывает полоску от штанов, и без того порядком разодранных (в основном – кровь и следы вторжения), запихивает её в кукольный живот и спешно зашивает. Он зубами обрывает нитку и прикалывает иголку к рукаву.
- Кукла, я твой создатель, и имя тебе — Франсис Бонфуа. Его тело — твоё тело, а твоё тело — его. Подтверждение тому в твоём животе, и ты будешь защищать его, как себя. Вы были разделены, теперь вы одно целое. Кукла, я твой создатель, и имя тебе – Франсис Бонфуа.
---
Бывает, я думаю о твоих волосах,
Как ветер их будет трепать.
Давным-давно мы в реке танцевали.
Бесполые малые дети.
Кричали мамы, на берег нас звали.
Нет-нет, мы смеялись в ответ им.
Но дни мелькали, взрослее мы стали.
Тела наши так непохожи.
Ты прочь бежала, лишь мокрые пряди,
Я помню, налипли на кожу.
Как ветер их будет трепать –
О волосах твоих, бывает, думаю я.
Сколько страданий влечёт за собой жизнь.
Вопрос не в том, зачем жить, вопрос в том – как.
Как ветер их будет трепать.
Давным-давно мы в реке танцевали.
Бесполые малые дети.
Кричали мамы, на берег нас звали.
Нет-нет, мы смеялись в ответ им.
Но дни мелькали, взрослее мы стали.
Тела наши так непохожи.
Ты прочь бежала, лишь мокрые пряди,
Я помню, налипли на кожу.
Как ветер их будет трепать –
О волосах твоих, бывает, думаю я.
Сколько страданий влечёт за собой жизнь.
Вопрос не в том, зачем жить, вопрос в том – как.
Для Раскольникова наступило странное время: точно туман упал вдруг перед ним и заключил его в безвыходное и тяжелое уединение. Припоминая это время потом, уже долго спустя, он догадывался, что сознание его иногда как бы тускнело и что так продолжалось, с некоторыми промежутками, вплоть до окончательной катастрофы. Он был убежден положительно, что во многом тогда ошибался, например в сроках и времени некоторых происшествий. По крайней мере, припоминая впоследствии и силясь уяснить себе припоминаемое, он многое узнал о себе самом, уже руководствуясь сведениями, полученными от посторонних. Одно событие он смешивал, например, с другим; другое считал последствием происшествия, существовавшего только в его воображении. Порой овладевала им болезненно-мучительная тревога, перерождавшаяся даже в панический страх. Но он помнил тоже, что бывали минуты, часы даже, может быть, дни, полные апатии, овладевшей им, как бы в противоположность прежнему страху, - апатии, похожей на болезненно-равнодушное состояние иных умирающих. Вообще же в эти последние дни он и сам как бы старался убежать от ясного и полного понимания своего положения; иные насущные факты, требовавшие немедленного разъяснения, особенно тяготили его; но как рад бы он был освободиться и убежать от иных забот, забвение которых грозило, впрочем, полною и неминуемою гибелью в его положении.
- Достоевский, «Преступление и наказание», часть 6, глава 1.
- Достоевский, «Преступление и наказание», часть 6, глава 1.
СЦЕНА: Париж, 1968, ФРАНСИС БОНФУА в стильном чёрном костюме и потрёпанных облезлых военных ботинках времён Второй мировой. Он прислоняется к покрытой граффити стене, курит сигарету. Вокруг студенты и рабочие — спят или курят.
ФРАНСИС Б.(напевает себе под нос): Des nuits d'amour a ne plus en finir / Un grand bonheur qui prend sa place / Des enuis, des chagrins, des phases / Heureux, heureux a en mourir...
(Он в последний раз глубоко затягивается, выкидывает бычок и вдавливает его в землю носком старого ботинка).
ФРАНСИС: Сегодня восьмое мая. Я проснулся в окружении студентов и работников почты, спящих на сортировочных столах. Вот уже несколько дней не удавалось умыться, душу продам за что-нибудь лучше, чем эти пресные английские сигареты, что приволок Артур.
(Один из спящих рабочих в ответ садится. АРТУР КЁРКЛАНД пялится на ФРАНСИСА).
АРТУР: Э! У меня сигареты, по крайней мере, есть! Дымишь, как печка, жабья рожа.
ФРАНСИС (раздраженно): Ты бы заткнулся, я тут пытаюсь монологизировать.
АРТУР (насмешливо): Пытаюсь монологизировать (презрительно хмыкает). Ох уж эта французская манера выражать эмоции. Неудивительно, что я ваших мужиков от баб не могу отличить.
ФРАНСИС: По крайней мере, мы, в отличие от вас, англичан, не зажаты. Вы бегаете от эмоций, как от чумы. Мы, французы, прекрасны в своих эмоциях. Вы же, англичане… То беситесь, то истерите.
АРТУР: Уж лучше так, чем национальная традиция избытка! Твои революции, твоя мода, вся твоя культура потребления — какое расточительство! Сперва накорми людей. Вот как нужно страной управлять.
ФРАНСИС: Кто б говорил, можно подумать! Строишь замок — так он в болото проваливается. Строишь второй — та же картина. Ещё один — он вообще сгорает! А ты всё строишь и строишь, пока, наконец, не построишь тот, что хоть как-то стоит. В твоих городах люди мрут от голода, а убийцы ходят на свободе. Вот как ты управляешь страной, и, уж прости, мы, французы, лучше как-нибудь по-своему разберёмся. Je me fous complètement de ce que tu penses!
АРТУР: Чертов жаборылый хрен!
ФРАНСИС: Arrête de me chercher!
АРТУР (поднимаясь на ноги): Да чтоб ты!..
(Один из студентов оборачивается и швыряет пустую банку между АРТУРОМ и ФРАНСИСОМ).
СТУДЕНТ: Vos gueules! (и, на секунду задумавшись, добавляет с сильным парижским акцентом, обращаясь к АРТУРУ) Заткнитесь уже!
(СТУДЕНТ отворачивается и возвращается к только что открытой свежей банке. АРТУР неслышно ворчит и снова ложится. ФРАНСИС достаёт новую сигарету из внутреннего кармана и прикуривает).
ФРАНСИС (после пары затяжек мягко напевает): Quand il me prend dans ses bras / Il me parle tout bas / Je vois la vie en rose...
---
Иван первым замечает Франсиса: тот стоит расслабленно, засунув одну руку в карман, а в другой держа сигарету. Фонарь бросает на него свет, отражающийся от длинных светлых волос, и тень, крадущуюся по груди от крепко зажатого под мышкой клатча. По правде говоря, не знай Иван Франсиса хорошо, то наверняка принял бы за женщину, не случись подойти достаточно близко, чтобы различить лёгкую щетину, всегда, кажется, покрывающую его подбородок.
Франсис лениво машет рукой, приветствуя друзей, и выдыхает широкое кольцо густого дыма.
- Вот дела, — усмехается он; глупый полувидимый призрак ухмылки мелькает на его губах, — кажется, наши дерущиеся голубки наконец-то стали серьёзно встречаться, hein?
- Что? — вскрикивает Альфред, и его брови взлетают так высоко, что пропадают в чёлке. — Нет!
- Да, — в то же время отвечает Иван, хмурясь на них обоих, — стали серьёзно встречаться.
Франсис хрипло хохочет. Альфред оборачивает к Ивану покрасневшее лицо и смотрит, не выпуская руки, расширившимися, как блюдца, глазами.
- Иван, ты знаешь, что…
- «Серьёзно встречаться» означает завершающую стадию взаимообмена в отношениях двух заинтересованных сторон, — декламирует Иван, наблюдая, как Альфред становится ещё на тон краснее, — а мы именно это и сделали, правильно?
- Ты… — онемев от удивления, Альфред то открывает, то захлопывает рот, — я никогда не думал, что ты на самом деле так относишься к подобным вещам.
- Mais il est necessairе! — Франсис склоняется к Альфреду и треплет его по плечу, словно мать растерянного ребенка. — Не смущайся, Иван всегда очень своеобразен в вопросах трактовки понятий. Он очень точный, каждое слово на своём месте.
Глядя на то, как они общаются, Иван позволяет себе задуматься о своём. Последние четыре (четыре? всего лишь четыре) дня… Но ведь так и меняются вещи, да? Всё сразу; медленно – никогда. Иногда всё меняется за секунду (Хиросима и тень идущего человека, навсегда вожжённая в стену); иногда нужно чуть больше времени, как в круговороте жизни и смерти. Иван говорит так, как говорит, потому что это единственный метод общения с миром, который он знает. Его язык, его сосуществование с другими людьми: всё в его манере речи. Осторожной. Обдуманной. Сложной. Ничего не просто в мире. Значения слов рано или поздно пересекаются друг с другом. Иван не умеет говорить бессмысленные вещи.
- Ну…Артур-то там как? — спрашивает Альфред, его лицо, наконец, становится серьёзнее.
Франсис остаётся спокойным внешне, но прежде чем ответить затягивается наполовину выкуренной сигаретой.
- Я останусь с ним на пару дней. Думаю, его выпишут уже к полудню, со своим правителем я уже созвонился и объяснил, где буду.
По лицу Альфреда пробегает тень, Иван замечает, что и сам хмурится.
- Франсис… — начинает Альфред.
- А что мне делать, по-твоему? — у Франсиса усталый голос, он не оправдывается, но уступает. — Моя позиция — это моя позиция, а мой правитель — это мой правитель. Можешь ругаться на меня, сколько влезет, но я ничего не могу сделать, не втянув остальных. Вот такие дела.
Альфред скрипит зубами, стискивая челюсти. Иван смотрит, как в его глазах одна за другой проносятся эмоции: ясный, чистый гнев, оскорбление, печаль — всё здесь.
- Альфред… — начинает Франсис, очевидно, желая извиниться.
- Нет! — громко, так, что Франсис и Иван едва не подпрыгивают, отвечает Альфред. — Это всё неправильно. Так дела не делаются.
- Альфред, — на этот раз пытается Иван, но Альфред мотает головой так, что чёлка летает в разные стороны.
- Благоразумный видит беду и укрывается; а неопытные идут вперёд и наказываются.
Иван чувствует, как его брови ползут вверх; Франсис моргает, удивленно раскрыв рот. Альфред, однако, игнорирует их реакцию, затянутый в водоворот собственных слов.
- Вы оба далеко не неопытные. Если уж на то пошло, неопытный тут я. Я… я слепо рванулся в эту дурацкую игру с ракетами и Звёздными Войнами. Я… влюбился в небо и решил, что мне никто не нужен. Но я всегда знал, что это ложь.
Альфред на секунду зажмуривается, силясь вспомнить точную цитату.
- Железо железо острит, и человек изощряет взгляд друга своего, — он открывает глаза и прижимает руку к груди. — Мне больно. Больно смотреть, как вы уничтожаете друг друга и сами рушитесь изнутри и снаружи. От этого я чувствую себя беспомощным и пустым. Чувствую так, будто в центре меня надорвано и рвётся — как это было в гражданскую войну. Если вы не хотите бороться ради себя, я не могу, да и не хочу, заставлять вас становиться эгоистами. Но сделайте это для меня. Я приму ваш грех на себя. Приму обвинения; приму ваш стыд. Только, прошу вас, не делайте мне так больно. Ненавижу это чувство. Эту пустоту. Вот что значит одиночество, да? Вы ведь все страдаете. Заставьте меня страдать так же, как вы. Но не оставляйте меня страдать в одиночестве.
Повисает тишина. Ивану кажется, что тишина похожа на сливки: густая, тяжёлая и тёплая тем странным теплом, для которого реальное сравнение всегда покажется подделкой. Сливки легко проливаются, легко портятся, оставляя после себя сухое пятно, остро пахнущее гневом и горечью. Но когда нет сливок, чтобы пролить или испортить, а есть только действия да стремления… тогда, Иван знает, вкус самый отвратительный.
Франсис подносит почти докуренную сигарету к губам, затягиваясь и выдыхая мягкий росчерк дыма. Альфред смотрит в пол, сжав ладони в кулаки, плотно прижимая руки к бокам. Иван, не привлекая к себе внимания, делает движение в сторону отеля.
- Думаю, нам пора идти. Тут очень сыро.
Альфред поднимает взгляд, моргая. Франсис едва уловимо улыбается, всё ещё сжимая сигарету в губах, после чего бросает бычок на землю и растирает носком ботинка. Иван протягивает руку и берёт Альфреда под локоть, уводя его вперёд, и слышит, как Франсис направляется обратно в госпиталь; каблуки его ботинок отчетливо стучат по железному настилу.
--
Сегодня 1942 год, тринадцатое января. Мой правитель, Иосиф Сталин, стучит, прежде чем войти в кабинет. У него в руках дымится кружка, и я через всю комнату слышу запах шоколада. Мой желудок предает меня и урчит — я знаю, что он заметил. Он быстрым шагом приближается и, подтянув к себе один из стульев, садится рядом, ставя на стол горячее какао, прямо передо мной, рядом с бумагами и кожаной открывашкой. Он ничего не говорит, только целует меня в щёку и расправляет по спине и плечам тяжёлое одеяло так, чтобы оно прикрыло мою грудь.
- Пей давай, — говорит он, поднимая кружку и прижимая её к моим губам настойчиво, но осторожно.
И я пью. Я не могу противиться прямому приказу правителя. Его правая рука твёрдо держит кружку; к моему удивлению, он поднимает левую и мягко кладёт её мне на спину. Когда я выпиваю половину, он удовлетворенно ставит кружку обратно (точно на то же самое место) и, обняв меня, позволяет положить голову на плечо.
- Там было сухое молоко, — бормочу я в ткань его пиджака, — откуда?..
- Генерал Жуков, — обрывает меня мой правитель. — Я не спрашивал, где он его достал. А какао от Молотова. Он сказал, что ты очень любишь шоколад, и попросил меня передать тебе это. Так будет лучше для всех нас.
Многое из того, что говорят другие нации — правда. Мой правитель не даёт мне права выбора. Очень властный и грубый человек. Но (вот в чём беда, мир не чёрно-белый) он не безразличный. Делает то, что должно быть сделано. Глупо было бы отрицать. Сталин — сложный человек, да и времена непростые.
Он кладёт руку на мой лоб — он один из немногих ныне живущих людей, которых не пугает холодность моей кожи. Ладонь тёплая; он вздыхает, прежде чем уронить её обратно на колени.
- Ивана Брагинского скоро вышлют из города, — говорит он угрюмым голосом, — ты не в том состоянии, но ты нужен там. Теперь, когда Москва в безопасности, я не могу тебя задерживать дольше. Всё благодаря тебе.
Не столько его слова, сколько его последующие действия делают это воспоминание таким ценным. Внезапно он улыбается мне и целует в щёку, как отец целовал бы дочь. Я удивлённо смотрю, как он снова подносит чашку к моим губам. Пока я допиваю какао с молоком, он продолжает - грубо, но с честной улыбкой.
- Я видел, как ты отдавался тому человеку в снегу первого декабря, — его калеченная рука держит мою спину, чтобы я не отшатнулся, — но это был не человек. Он был слишком большим для человека, и когда я увидел его, у меня застыла кровь. Я слышал, как ты назвал его; ты звал его Генералом Морозом. Ты попросил его взять тебя, как это случалось и раньше, и он взял тебя, когда вновь повалил снег.
Сталин ставит кружку на стол, как только я допиваю последнее. Я открываю было рот:
- Коба…
Он прижимает правый указательный палец к моим губам и твёрдо смотрит в глаза.
- И я благодарен тебе за это.
Это одна из редких ночей, когда мой правитель сидит вместе со мной. Мы вместе работаем, упаковывая мои вещи; он не уходит, пока я не сажусь вместе с остальными людьми в отправляющийся на фронт поезд. Я смотрю, как он растворяется на платформе — мой правитель, большой медведь, а ледяной ветер в открытом окне треплет мой шарф.
--
В городе По-Ти затихла стража ночная,
Подступы Янг-Тай рассвета тьма покидает.
Солнце на горы глядит — как взгляд его тих, и
Спят облака на верхушках древ вековых.
Парус над берегом стройный, будто виденье;
День так прозрачен, что слышно листьев паденье.
Пара оленей бредёт по чаще неслышно;
Ах! В страну фей мне б попасть по следу, как мышка.
Титания сидит на бледно-розовой больничной ткани и курит длинную прозрачную трубку, пока две фрейлины расчёсывают её струящиеся и тонкие, как паутинка, волосы крошечными инкрустированными жемчугом гребешками. Артур лениво наблюдает, внимая квартету бубенцов и струнных, что звучит где-то за спиной.
- Angol-þeód.
- Твой лягушонок, — изрекает Титания, выдохнув серебристое колечко дыма, — очень приятно пахнет. Будто цветы, мускус и сахар.
Артур сонно посмеивается.
- Сдаётся мне, это его одеколон, моя госпожа.
Она снова вдыхает и выдыхает, наблюдая, как дым растворяется в воздухе. Артур закрывает глаза и ненадолго проваливается в дрёму, позволяя себе погрузиться в полусонный мир расплывчатых звуков и качающихся под веками красок. Он слышит, как гул флуоресцентных цветов смешивается с квартетом бубенцов и струн, как переливается мелодия.
В предвкушеньи росы
касается ножкой листа воскового;
вот уж сброшен наряд —
и в воздухе трепет искрящихся крыльев.
- Мы полагаем, — голос Титании возвращает Артура из полудрёмы, — что твоему лягушонку нужна новая кукла. Мы нынче ею занимаемся. Мы вышиваем её нитками, сплетёнными из твоих волос.
Артур улыбается с благодарностью и снисхождением.
- Ваша магия, моя госпожа, весьма отличается от его. Вы ведь помните, как оно получилось в войну и как тяжело было проклясть его.
Титания вскидывает руку, отмахиваясь от беспокойства Артура, как от старой паутины.
- Любезный Angol-þeód, нет повода печалиться. Мы прекрасно знаем тонкости магии твоего лягушонка. Наш дражайший супруг Оберон, ежели ты не забыл, происходит из благороднейшего французского рода.
- Не забыл, — ворчит Артур, улыбаясь, — я вашего супруга помню прекрасно. Как и его маленького проблемного шута. Мой Шекспир был весьма очарован вами двоими и этим бесёнком.
Из её уст вырывается изящный звон — самое ближайшее, что можно назвать смехом Титании.
- Твой Шекспир, — насмешливо отвечает она, — он принадлежал тебе не более чем нам. Телом, возможно, да, ибо телом он был человек — плоть ведь так эфемерна. Но разум, чужой разум, никому не дано заполучить.
- …могу ли я задать вопрос, моя госпожа?
- Ты уже задал, — легкомысленно бросает королева фей. — Ну, да мы изволим шутить. Спрашивай.
- Почему вы зовёте Франсиса лягушонком? Мне казалось, вам противны подобные клички.
Её голос снова звенит, она поднимает стеклянную трубку и глубоко затягивается. Одна из фрейлин прекращает играть с камушками и зёрнышками и вспархивает к Артуру, откидывая чёлку с его глаз. Артур не узнаёт эту фею: у неё глаза цвета камушков, с которыми она только что играла, а ногти — светло-малиновые.
- Мы зовём его лягушонком, потому что он, как ты, Angol-þeód. Ты Называющий. У Cild-geong, — она использует древнее слово, означающее юность, и указывает на фею, играющую с челкой Артура, — всё ещё нет имени. Ты же покуда не в состоянии давать имена. Когда он назовет нашу Cild-geong, мы станем использовать его Имя.
- Frencisc,— улыбается Артур, снова погружаясь в сон.
- Верно.
---
Иван, может, не…
Ты собираешься нарушить обещание?
Н-нет! Просто… сейчас не…
Я не хрустальный. Я понимаю, что могу быть сильнее, но ты обещал.
Может, не надо так торопить события? Иван, ты пару дней назад был… я не хочу спешить…
Никакой спешки. Мы нации. Время для нас иначе идёт. Время летит; что вечность для человека — секунда для нас. Если ты не обманываешь, то научишь меня.
Но я хочу показать тебе любовь. Не так, не здесь…
Нет. Не здесь. Но сейчас.
---
СЦЕНА: Работный дом в Нью Йорке, 1889 год. ИВАН БРАГИНСКИЙ стоит на балконе надзирателя в ЛЕВОЙ ЧАСТИ СЦЕНЫ, опершись о перила. В цеху мужчины, женщины и дети работают за ткацкими станками.
ИВАН Б.(насмешливо улыбаясь): Я верю в Америку. Земля свободных. Родина смелых. Смотри, видишь ли ты в солнца первых лучах?
(Он склоняет голову и смеется в шарф).
ИВАН Б.: Я верю в Америку…
(На ПРАВУЮ ВЕРХНЮЮ ЧАСТЬ СЦЕНЫ поднимается АЛЬФРЕД.Ф.ДЖОНС. Он одет как бригадир и идёт вдоль ряда рабочих, склоняется к каждому, чтобы проверить, как идут дела. ИВАН наблюдает за ним с балкона).
ИВАН: Дурачки, работают на износ, как добропорядочные маленькие мышки. Привет, мышки! Вот она какая, ваша американская мечта? Чтобы ваша нация с нежностью и заботой заглядывала вам через плечо?
(АЛЬФРЕД заканчивает обход и поднимается по лестнице, ведущей на балкон. Поднявшись, он присоединяется к ИВАНУ у перил как раз когда тот заканчивает говорить).
АЛЬФРЕД (прикуривая сигарету и закатывая глаза): Ты сегодня в хорошем настроении, как погляжу.
ИВАН (посмеиваясь в шарф): В ужасном, если что. Как дела?
АЛЬФРЕД: Бывало и лучше. Думал буханку хлеба взять в магазине вниз по улице, но там очередь уж очень длинная.
ИВАН: У меня есть, могу дать в расчёт выпивки в пятницу.
АЛЬФРЕД: Серьёзно?
ИВАН: Да. Загляни ко мне после работы.
(АЛЬФРЕД предлагает ИВАНУ портсигар. ИВАН достаёт сигарету и наклоняется к предложенной АЛЬФРЕДОМ зажигалке. Звучит заводской гудок, рабочие в цеху останавливаются и механически выстраиваются в очередь. АЛЬФРЕД и ИВАН смотрят, как они уходят).
АЛЬФРЕД: Спасибо, дружище. Мэтт серьёзную простуду подцепил и не смог на этой неделе сходить за хлебом.
ИВАН: Опять?
АЛЬФРЕД (Затягиваясь, прежде чем ответить): Ты, думаю, понимаешь, в чём там на самом деле беда. Какой смысл тебе врать.
(Они ненадолго замолкают и просто курят).
ИВАН: Я зайду как-нибудь, осмотрю его. Но если это то, о чем я думаю… Альфред, ты знаешь, что это не лечится.
АЛЬФРЕД (опираясь на перила): Я подумывал отправить его за город к твоей сестре. Пусть хоть последние дни спокойно проживёт, я прав?
ИВАН: Так…будет лучше. Пару дней назад скончалась Наталья; утром телеграмму принесли. Так что для Мэттью найдётся комната.
АЛЬФРЕД: Знаешь, что я никак в толк не возьму?
ИВАН: Ты о чём?
АЛЬФРЕД (сердито): Что такой человек, как ты, тут забыл? Ты врач, Иван. С лицензией и прочей фигнёй.
ИВАН: Ни в одной больнице мне не будут платить столько же, сколько тут. Я русский. А это Америка, страна мечты. Но мечты и реальность – разные вещи.
(Заводской гудок звучит снова. Рабочие снова заполняют цех и возвращаются на свои места; маленькая девочка смотрит на мужчин на балконе, дожёвывая кусок хлеба. АЛЬФРЕД спускается было вниз).
ИВАН: Альфред.
(АЛЬФРЕД оборачивается. Руки в карманах, в зубах сигарета).
ИВАН: Пересечёмся после работы, дам хлеба.
АЛЬФРЕД (мягко улыбаясь): Я в курсе, что ты отдал последнюю буханку рабочим на обед. Ты, кстати, не прав. Мечты могут стать реальностью, но только через таких людей, как ты.
(Он спускается по лестнице и начинает обход. ИВАН курит и наблюдает за ним с балкона).
ИВАН (мягко): Я верю в Америку. Землю свободных. Родину смелых…
(Маленькая девочка в цеху проглатывает последний кусочек, когда АЛЬФРЕД подходит к ней сзади, наклоняется и целует в щёку. Она улыбается, теребя пуговицы, которые должна сортировать; рядом с ней её мать; когда АЛЬФРЕД отходит, она ласково смотрит ему вслед. ИВАН ещё немного смотрит, после чего оборачивается к ЗРИТЕЛЯМ).
ИВАН: Я верю в Америку.
---
В гостиничном номере витает характерный запах гостиничного номера: слегка химический запах фальшивой свежести. Этот запах говорит: здесь бывали люди, здесь снова есть люди. Альфреду не нравится этот запах, он чувствует себя так, будто вынужден донашивать одежду за глумливым родственником.
Иван, однако, пахнет кофе, водкой и горьким шоколадом. На вкус он такой же, а губы у него необычайно мягкие, хотя Альфред знает, что тот не сильно заботится о собственном теле. Иван протягивает большую ладонь и касается подбородка Альфреда, отстраняясь от поцелуя и садясь на пятки. Они сидят друг напротив друга, касаясь коленями, как ребёнок напротив своего отражения в зеркале — синее на фиолетовом между их взглядами.
- Говорят, — слышит Альфред собственный голос, — что мне немногим больше двух сотен лет. Но я знаю, что старше. Я помню — я слышу до сих пор — язык охотников на бизонов, береговых рыбаков. Я помню колонии… помню, как части меня появлялись, пропадали и исчезали совсем. Кажется, не уверен, я раза в два старше, чем они говорят. Или ещё старше… не знаю.
Он наблюдает, как Иван откидывает голову; слышит, как хрустят позвонки. Теперь, когда он знает, что находится под шарфом, он замечает лишённую цвета кожу, выглядывающую из-под шарфа всякий раз, когда тот вертит головой. Тонкие впадины шрамов на бледной шее.
- Я тоже не знаю, сколько мне лет, — отвечает Иван, его взгляд похож на Альфредов, — помню яркий двор и холодные зимы. Помню Монгола и Китай, помню пакт, который я заключил с Генералом Морозом в снегу рядом с мёртвым телом Новгорода. Помню мужей, воспетых историей, и женщин, навсегда затерянных в их постелях. Но мой возраст для меня ничего не значит. Китай, в конце концов, живет уже более четырёх тысяч лет, может, даже больше пяти. Мы не знаем, как появляемся. Возраст – понятие человеческое. Бог с ним.
Когда они снова целуются, ладони Альфреда касаются лица Ивана и разведённые пальцы ложатся на его вечно холодную кожу. Он с горечью думает, бывает ли Иван хоть иногда действительно тёплым или ему пришлось пожертвовать этим ради того, чтобы обрести себя, стать Россией. Альфред тоже пожертвовал кое-чем, чтобы обрести себя и стать Америкой. Своими языками, своей магией, своими мечтами. Вот почему он так цепляется за свои корабли и летательные аппараты. Они напоминают ему, что некоторые достижения не требуют фантазий и страха, что — несмотря на то чем ему пришлось пожертвовать — у него есть ещё мечты среди звёзд, к которым можно стремиться.
Какую надежду жизнь нам согрела?
Рассказы об Артуре: сильный и смелый
Вернётся, очистит земли бренной тело.
Элай, Шарлемань, Христос. В чём же дело?
Деянья и люди — нет разницы в целом,
Покуда мы смотрим за боли пределы
И Завтра нам пишет чёрным на белом,
Врезает в таблицы судьбы умело.
Судьба такова. С листик размером
Облако в небе слепом, что синеет.
Жить — чтобы любить. С таким же уделом,
Как и любить, погибая. Главнее
Жить во Христе новый день каждый,
Ведь так и я вернусь в мир однажды.
Рассказы об Артуре: сильный и смелый
Вернётся, очистит земли бренной тело.
Элай, Шарлемань, Христос. В чём же дело?
Деянья и люди — нет разницы в целом,
Покуда мы смотрим за боли пределы
И Завтра нам пишет чёрным на белом,
Врезает в таблицы судьбы умело.
Судьба такова. С листик размером
Облако в небе слепом, что синеет.
Жить — чтобы любить. С таким же уделом,
Как и любить, погибая. Главнее
Жить во Христе новый день каждый,
Ведь так и я вернусь в мир однажды.
Обоснуй тайм:
Исторический:
- 1968 мая (mai 68) - социальный кризис во Франции, вылившийся в демонстрации, массовые беспорядки и всеобщую забастовку. Привёл, в конечном счёте, к смене правительства, отставке президента Шарля де Голля, и, в более широком смысле, к огромным изменениям во французском обществе. Восстания студенческой и рабочей общин в Париже характеризовались в первую очередь анти-полицейскими беспорядками (особенно в латинском квартале, где воздвигли баррикады), порчей общественного имущества и массовым противостоянием народа и власти. Буянили до конца июля.
- Английские и немецкие студенты тоже принимали участие в майских и последующих событиях. Обе страны официально раскритиковали политику властей, Англия даже накатала жалобу на обращение с двумя своими студентками.
- La vie en rose – ставшая шедевром мировой музыки песня Эдит Пиаф 1946 года издания. Текст «Des nuits d'amour a ne plus en finir / Un grand bonheur qui prend sa place / Des enuis, des chagrins, des phases / Heureux, heureux a en mourir» - Бесконечны ночи любви, настало великое счастье, уходят печали и грусть, счастливы, счастливы так, что можно умереть. «Quand il me prend dans ses bras / Il me parle tout bas / Je vois la vie en rose.» - Когда он берет меня на руки и тихо со мной говорит, я вижу жизнь в розовом цвете.
- Звездные войны - объявленная президентом США Рональдом Рейганом 23 марта 1983 года долгосрочная программа научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, основной целью которой являлось создание научно-технического задела для разработки широкомасштабной системы противоракетной обороны (ПРО) с элементами космического базирования, исключающей или ограничивающей возможное поражение наземных и морских целей из космоса.
- Битва под Москвой – шла со 2 октября 1941 по 7 января 1942 и закончилась победой советских войск (не без помощи замечательных климатических условий). Число потерь спорно до сих пор, сходится на соотношении 1 немец к 3 солдатам КА.
- Коба – имя героя грузинского эпоса и никнейм Сталина, под которым он ходил в марксистском кружке и газете Правда.
- Персонажи Титания и Оберон фигурировали в пьесе Вильяма нашего Шекспира «Сон в летнюю ночь». Оба эти персонажа имели мифологические прототипы: Титанию во времена Шекспира ассоциировали с Англией, а Оберона – с Францией.
Поэзия и прочее:
Заголовок/подзаголовок – речь Андерса Остерлинга по случаю вручения Нобелевской премии Альберу Камю.
«В думах о волосах» – авторское
«Преступление и наказание» – Ф.М.Достоевский.
Книга притчей 27.12 и 27.17
«Закат» – Ду Фу
«Любительница Росы» - авторское
Гимн США в переводе И.В. Косича
«Реинкарнация» - Алистер Кроули
Перевод:
- Je me fous complètement de ce que tu penses - мне наплевать на твое мнение.
- Arrête de me chercher - отвяжись от меня.
- Mais il est necessaire - но это необходимо.
- Angol-þeód - Англия на староанглийском.
- Frencisc - «Французский» по-староанглийски.