Оригинал: тут
Перевод: Mahonsky и Johnny Muffin
Название: Бутон цветущий или мертвый на выбор каждому.
Жанр: Драма, психологизм, романс.
Рейтинг: R
Предупреждение: помянуты наркотики, психотравмы, сцены сексуального характера и насилие.
Персонажи: Америка, Китай, Англия, Эстония, Франция, Латвия, Литва, Россия | пост-Китай/Россия/Франция и Россия/Литва; Америка/Россия, Франция/Англия.
Саммари: Страсть России к искусствам, как только сейчас начинает понимать Америка, схожа с его собственной, пусть и отличается по способу выражения. Страсть Англии к Лондону, в свою очередь, схожа с любовью Франсиса к Парижу.
Глава девять.
Альфред видит Ивана: тот стоит среди постапокалиптических руин, некогда бывших Дрезденом. Иван занят своим фотоаппаратом: он стоит, прямой, как шомпол, настраивая фокус камеры, поворачиваясь на правой пятке по дуге в двадцать пять градусов — затвор камеры хлопает на каждом новом повороте. Альфред не мешает и старается не попасть в кадр, дожидаясь, пока Иван закончит.
Он смотрит, как отпущенная Иваном камера повисает на ремешке на уровне груди. Иван оглядывает пространство, где кроме него никого нет; Альфред, спрятавшись за стеной, наблюдает, как руки русского, замерев на секунду, падают вдоль тела. Альфред замирает, внезапно почувствовав себя так, будто вмешивается в очень личный момент.
Иван снова поднимает руки, но теперь они разведены, как орлиные крылья, ладони в перчатках обращены к заволоченному рваными облаками небу. До Альфреда доносится, как он, не раскрывая рта, напевает мелодию; как начинает тихонько раскачиваться на месте и кружиться; как камера, слегка подпрыгивая, бьётся о форму. Он вертится всё стремительнее: его ноги движутся быстрее, а голос звучит громче. Закрыв глаза, Иван, кажется, растворяется в кружащемся мире своей песни.
«Катя бережно торгуется
Всё боится передать!
Парень с девицей целуется
Просит цены набавлять».
Пальцы Альфреда бессознательно впиваются в стену, он смотрит на этого Ивана; он дышит мягко и неглубоко, завороженный искренней, не знакомой с реальностью молодостью Иванова лица. Голос Ивана, по-прежнему негромкий, но сильный, взлетает и падает в такт его движениям. Он опускает одну руку и хватает край пальто.
«Знает только ночь глубокая
Как поладили они.
Распрямись ты, рожь высокая
Тайну свято сохрани!»
Русский приподнимает полу, словно подол юбки, тяжёлая длинная ткань вздымается вокруг его ног. Крутанувшись снова, он распахивает глаза в небо и тянется второй рукой ввысь, растопырив пальцы в зажатый между тучами клочок синевы, продолжая увлечённо петь.
«Ой, легка, легка коробушка,
Плеч не режет ремешок!
А всего взяла зазнобушка
Бирюзовый перстенёк!»
Голос Ивана становится тише, Альфред задерживает дыхание. Иван замедляется в своём кружащемся танце, пока, наконец, не останавливается, одной рукой всё ещё стремясь в небо, другой удерживая край пальто. Его фиолетовые глаза расширены, губы раскрыты — тяжело дышит, а камера притаилась между растрепавшимся шарфом и формой. Иван медленно отпускает край пальто, и руки его снова повисают вдоль тела. Радость с лица стекает так же быстро, как и появилась, словно вода через грязное решето.
Сглотнув, Альфред делает шаг из своего укрытия. Иван никак не реагирует на его приближение, продолжая смотреть на клочок неба, уже заволакиваемый серыми облаками. Альфред, в свою очередь, не говорит ни слова, он просто стоит сзади и обнимает Ивана за талию — под этим своим огромным пальто он так исхудал, что Альфред может дотянуться кончиками пальцев до собственных локтей.
- …Иван?
Низко, глубоко и бесцветно Иван напевает мелодию. Альфред зарывается лицом в ткань шарфа и глубоко вдыхает его запах.
- Я люблю тебя, — шепчет он в шарф - почти неразличимо даже для самого себя.
Иван не издает ни звука, Альфред даже не знает, слышал ли он его вообще. Небо заволакивает облаками, и рассеянный мокрый свет сочится через пелену дождя.
---
Мерцает звезда,
дай мне тебя коснуться в пути
Сияет звезда.
вверх к подбородку след прочертить
Вечерняя даль,
взгляд твой ухмылкой лишь отвести
Так хочется смочь
май развести с июнем прочь
Суметь бы мне так
тела, души твоей сил перенять
Мечтаемым стать.
чтобы мечту твою поменять.
дай мне тебя коснуться в пути
Сияет звезда.
вверх к подбородку след прочертить
Вечерняя даль,
взгляд твой ухмылкой лишь отвести
Так хочется смочь
май развести с июнем прочь
Суметь бы мне так
тела, души твоей сил перенять
Мечтаемым стать.
чтобы мечту твою поменять.
Бутон цветущий или мертвый на выбор каждому
И между светом или тьмой - решать однажды нам.
Истинная революция в переоценке ценностей означает в конце концов, что наша лояльность должна стать лояльностью по отношению ко всему человечеству, а не к какой-то отдельной его группе. Каждое государство должно воспитать у своих граждан преданность человечеству в целом для того, чтобы сохранить все лучшее, присущее каждому обществу...
"Это призыв к всемирному сотрудничеству, игнорирующий род, племя, классовую принадлежность и национальность, на деле же, это призыв к всеохватывающей и всепрощающей любви ко всему человечеству. Это извечно неверно трактуемое понятие, с готовностью обличаемое ницшеанцами всего мира как слабость и трусость, сейчас стало наиважнейшим условием для выживания человечества. Говоря о любви, я имею в виду не слабый и сентиментальный ответ. Я имею в виду силу, всеми мировыми религиями признаваемую как всепоглощающий принцип жизни. Любовь – это ключ от двери, ведущей нас в идеальный мир.
- Речь Мартина Лютера Кинга «Значение Вьетнама: Пора нарушить молчание»", 4 апреля 1967 года.
Скользнувший из окна луч света падает на настенные часы, показывающие ровно половину девятого утра. Иван мельком смотрит на стрелки и возвращается к глажке: горячий пар расправляет морщинки на шарфе. Альфред ещё спит, уткнувшись лицом в подушку, и Иван не видит причин его будить. Они, в конце концов, поздно заснули; Иван привычно задремал на пару часов.
Он выключает утюг, ставит его на доску остудиться и с довольным вздохом заматывает шею шарфом. Затем, подойдя к столу, берёт гостиничную ручку и, чиркнув на гостиничном же блокноте «ушёл фотографировать», возвращается к своей сумке. Он достаёт аккуратно упакованную камеру из кофра, перекидывает кожаный ремешок через голову и прячет фотоаппарат между шарфом и изгибом воротника.
Мягкое ворчание и шорох простыни.
- Ты куда?
Иван пожимает плечами, уже направляясь к двери.
- Пойду. Пофотографировать хочу.
- Чудеса…
Иван оборачивается в дверях — Альфред сонно улыбается ему — он вопросительно склоняет голову.
- Чудеса?
- Да ерунда, — американец зевает, сворачиваясь под одеялами, — ты сейчас в моем сне именно этим и занимался.
Иван выскальзывает из номера, закрывает дверь маленьким ключом и прячет его в карман пальто. Он осторожно спускается по лестнице; внизу в фойе почти никого нет, только персонал да съезжающие. Иван наблюдает за ними в видоискатель, настраивая фокус камеры. Он видит маленького мальчика, прикорнувшего у отца на плече, и молодую пару с пакетом выпечки в руках, входящую с улицы. Его внимание задерживается на женщине, и он замечает свисающий с её запястья фотоаппарат, когда та кусает слойку.
- Простите, я заметила у вас камеру, — женщина, улыбаясь, подходит к Ивану, — Не могли бы вы нас сфотографировать?
Иван, моргнув, кивает и берет чужой фотоаппарат. Пара встает рядом посреди фойе. Иван делает несколько шагов туда-сюда в поисках нужного ракурса и света.
- Э… — Иван останавливается и немного смущённо улыбается, — можете встать чуть-чуть правее? Чтобы красных глаз не получилось.
Они покорно смещаются направо. Иван чувствует, что его улыбка становится увереннее, он поднимает камеру к глазам, центрует, ловит кадр и нажимает на кнопку. Автоматическая вспышка на секунду освещает затемнённый коридор — плёнка двигается внутри, унося с собой момент. Иван распрямляется и возвращает камеру в протянутую руку женщины.
- Спасибо, — весело отвечает она и поворачивается к своему мужчине.
Иван, всё ещё легко улыбаясь, выходит в лондонский воздух. Он пересекает дорогу — к берегу Темзы. Иван поднимает камеру, находит сразу над водой залитое зимним солнцем пятно и начинает фотографировать.
---
СЦЕНА: Шестидесятые, гардеробная. Слева на право вдоль ряда зеркал сидят на стульях: АРТУР КЁРКЛЕНД, АЛЬФРЕД Ф. ДЖОНС, ФРАНСИС БОНФУА, ИВАН БРАГИНСКИЙ. Все они в одинаковых чёрных костюмах и белых галстуках.
ХОРОМ: Жил-был человечек кривой на мосту…
(Яркий софит освещает ФРАНСИСА).
ФРАНСИС: Прошёл он однажды кривую версту.
(Он встаёт со стула, идет мимо АЛЬФРЕДА Ф., поднимает АРТУРА и начинает с ним медленно вальсировать).
ХОРОМ: И вдруг на пути меж камней мостовой…
(ИВАН Б. с силой ударяет краном в пол, поднимается на ноги и раскачивается, опираясь на смеситель).
ИВАН: Нашёл потускневший полтинник кривой. (Смеётся).
(ЛЕВАЯ ПОЛОВИНА СЦЕНЫ: АРТУР и ФРАНСИС начинают вальсировать быстрее).
ХОРОМ: Купил на полтинник кривую он кошку…
(АЛЬФРЕД сползает со стула и на карачках крадётся по сцене, периодически вставая на дыбы).
АЛЬФРЕД: (ухмыляясь ЗРИТЕЛЯМ) А кошка кривую нашла ему мышку.
(АРТУР запрокидывает голову назад и смеется)
(ФРАНСИС делает хук слева, АРТУР падает на пол)
(АЛЬФРЕД выгибает спину, шипя, как рассерженный кот).
(ИВАН приседает, выставив кран между собой и остальными).
ХОРОМ: И так они жили втроём понемножку…
(АРТУР садится и ФРАНСИС тут же ловит его)
(АЛЬФРЕД визжит и бросается на них).
(Свет приглушается, софит на ИВАНЕ, который из-за крана наблюдает, как остальные беззвучно дерутся).
ИВАН: И так они жили втроём понемножку…
(АРТУР кричит)
(ИВАН закрывает уши, роняя кран)
ИВАН: (его голос становится теплее) И так они жили втроём понемножку…покуда не рухнул кривой их домишко…
---
- Иван!
Иван оборачивается от перил моста, фотоаппарат в его руках всё ещё направлен на здание Парламента. Он наблюдает, как Альфред рысцой бежит к нему: выбившийся из-за пояса край рубашки плещется под незастёгнутой курткой. Альфред останавливается рядом, у него влажные после душа волосы и раскрасневшиеся от бега щёки.
Альфред широко улыбается и поднимает на него взгляд, пытаясь отдышаться.
- Развлекаешься?
Иван что-то бормочет, окончательно повернувшись к Альфреду и опустив камеру.
- Я как раз подумывал пойти в Музей Движущихся Картинок в Ватерлоо, — отвечает, наконец, он, взводя затвор, — В художественных журналах о нём много хорошего писали. У тебя какие планы на сегодня?
Альфред смеётся, пожимая плечами.
- А не знаю, — отвечает он, — я на всё согласен.
Они идут рядом, шагая к госпиталю и гостинице, прочь от здания Парламента. Мимо катятся машины, замедляясь лишь на пешеходном переходе; Альфред и Иван сворачивают с набережной на тротуар, красный двухэтажный автобус громыхает по старым улицам, забитым утренней толпой спешащих на работу лондонцев, туристов и школьников. Одни выглядят чертовски усталыми, другие — едва проснувшимися. Альфред с любопытством смотрит на Ивана.
- Так это… — начинает он, склоняя голову к левому плечу, чтобы лучше видеть Ивана; когда они идут рядом, разница в росте особенно заметна, — …что там такого замечательного в этом музее?
Иван закрывает объектив крышкой.
- На одной из стен там — сцена погони. Праксиноскоп.
Синие глаза вспыхивают в приятном удивлении, и Альфред улыбается ещё шире.
- Серьезно? Хе. Помню, как эти штуки ещё только появились. Классные они были.
-…да, — отвечает Иван секунду спустя, вспоминая, как Франсис показал ему один на Всемирной Ярмарке 1889 года, — да, действительно.
---
Из птичьих мест я проистёк,
Но дом родной покинул.
Бегу сквозь кущи – льдистый сок,
Чтоб напоить долину.
Качусь по тридцати холмам,
Скольжу я меж хребтами,
По деревням, по городам,
Под ветхими мостами.
У фермы Филипа с рекой
Спешу соединиться.
Кому - причал, кому – покой,
Мне – не остановиться.
В пути болтаю сам с собой -
То дискант, то сопрано.
Я - в море. Гальку бьёт прибой
Могучим великаном.
Журчу, болтаю – и теку,
Спешу с рекою слиться.
Ты – постоишь на берегу,
Мне – не остановиться.
---
1941 год, ранний весенний вечер, Артур наблюдает, как Франсис шьёт. За последние пару месяцев они настолько исхудали, что выпадают из одежды: Франсис теперь такой тонкий, что при желании мог бы носить артуровы вещи. Так что Франсис шьёт и подгибает с большой осторожностью, чтобы не повредить ткань — прежняя одежда ещё понадобится, когда (если?) война закончится и когда (если?) они снова наберут здоровый вес.
- Артур, — тянет Франсис, не отрываясь от подшивания пояса одних из артуровых брюк.
- М?
Франсис делает петельку, пальцы порхают и скользят. От одного этого зрелища у Артура щекочет внизу живота, он немного раздвигает ноги, сидя на кушетке. Он знает, что прятать свои потребности от Франсиса бесполезно: тот, как зверь, чует его эмоции и желания за версту.
- Хочешь, ушью твою колдовскую одежду?
Франсис разворачивает штаны. Артур следит, как эти изящные руки (кисти танцора, пальцы флейтиста) расправляют область между штанин. Он осознаёт, что Франсис в курсе происходящего; осознаёт, что тот видит, как он разметался по кушетке. Артур выпил уже достаточно бренди, его щёки порозовели от алкоголя. Он подносит к губам очередной стакан и заглатывает остатки — уже четвёртой порции.
- Так они на мне.
Франсис тихонько хмыкает, берёт последнюю из артуровых рубашек и принимается за рукава и воротник. Артур ёрзает и тянется к столику с лампой, опуская стакан и хватаясь за бутылку. Он не уверен, что не расплещет бренди, наливая в стакан; стекло холодит ладонь. Он откидывается на кушетке, раздвигает ноги ещё шире и делает хороший глоток из горла. Закрыв глаза, он ставит бутылку рядом с собой и ждёт, когда алкоголь попадёт в его кровеносную систему.
Он слышит, как Франсис встаёт, чувствует, как он приближается, раньше, чем понимает, что тот что-то говорит. Артур открывает глаза, смотрит на Франсиса рассеянным и — судя по выражению отчуждённости и тоски на лице француза — немного затуманённым взглядом. Он садится прямо, опершись на бутылку, его штаны натягиваются в промежности.
- Чо? — с вызовом бросает Артур.
Франсис вздыхает.
- Ты ведь знаешь, как я не люблю с тобой целоваться, когда ты пьяный.
Артур хмурится и — просто позлить — снова отхлёбывает бренди, прежде чем, покачиваясь, подняться. Он тычет пальцем Франсису в грудь.
- Суббота ж, — поясняет Артур, одной рукой цепляясь за банный халат Франсиса, другой — за бутылку, — хорош мне капать на мозги.
Франсис поднимает руки и, взяв Артура за плечи, толкает обратно на кушетку.
- Нет. Не люблю, когда так. Чуть выпьешь — другим человеком становишься.
- Нихрена!
Артур следит за тем, как Франсис глубоко вздыхает и отворачивается, прикрыв глаза. Секс — его слабость; Артур уже чувствует, как между его ног ползёт возбуждение. Когда француз снова открывает глаза, в них слёзы: отчаяние от невозможности контролировать тело и эмоции. Влага делает синеву глаз яркой – она напоминает Артуру море в солнечных лучах.
- S'il vous plaît, ne faire pas...
Слышать его мольбу… Артур улыбается, он знает, что сейчас он сильнее. В последнее время он чувствует себя таким бессильным, что одна лишь мысль о том, что над одним человеком у него есть власть, пьянит сильнее любого алкоголя. Он притягивает Франсиса к себе, ловит его губы, на вкус — послеобеденное вино и сигареты, а вырвавшийся из его губ звук застывает между протестом и мольбой.
Артур и Франсис сражались друг с другом всю свою жизнь. И даже сейчас это битва. Артур наступает — Франсис заманивает. Он запускает длинные пальцы в волосы Артура, чьи ноги уже обвивают его талию. Он ощущает на шее мягкие холодные губы Франсиса, на излишне очерченном изгибе под кадыком. Артур прикусывает губу и, когда его руки скользят по чересчур выступающим под кожей Франсиса позвонкам, чувствует, что очень хочет выпить ещё.
- Когда ты пьёшь, — шепчет Франсис и Артур чувствует кожей его слёзы.
- Когда ты голодаешь, — бубнит Артур и видит, как лужами оседает на пол среди швейных принадлежностей их одежда, пока они целуются.
Мне кажется, что ты вот-вот исчезнешь.
Этот поцелуй ранним вечером весной 41 года — подтверждение, что они никуда не денутся, пока есть друг у друга. Под ненакрахмаленными покрывалами Артура они сворачиваются, обнимаются, движутся вместе — они занимаются любовью, и Франсис слизывает скопившийся в ямке между ключицами Артура пот.
---
- Кстати, что сталось с ребёнком?— сказал Кот. — Совсем забыл тебя спросить.
- Он превратился в поросёнка, — отвечала Алиса, и глазом не моргнув.
- Я так и думал, — сказал Кот и снова исчез.
Алиса подождала немного, не появится ли он опять, но он не появлялся, и она пошла туда, где, по его словам, жил Мартовский Заяц.
- Шляпных дел мастеров я уже видела, — говорила она про себя. — Мартовский Заяц, по-моему, куда интереснее. К тому же сейчас май — возможно, он уже немножко пришел в себя.
Тут она подняла глаза и снова увидела Кота.
- Как ты сказала: в поросёнка или гусёнка? — спросил Кот.
- Я сказала: в поросёнка, — ответила Алиса. — А вы можете исчезать и появляться не так внезапно? А то у меня голова идёт кругом.
- Хорошо, — сказал Кот и исчез — на этот раз очень медленно. Первым исчез кончик его хвоста, а последней — улыбка; она долго парила в воздухе, когда всё остальное уже пропало.
- Д-да! — подумала Алиса. — Видала я котов без улыбки, но улыбки без кота! Такого я в жизни ещё не встречала.
----
Несколько минут в комнате, и Альфред уже не уверен, стены движутся или он сам. Он не хочет разбираться в этом странном ощущении, а просто начинает говорить:
- Я стараюсь об этом не задумываться, но в глубине души я понимаю, что мне тебя не исправить.
Иван смотрит на вращающиеся стены, на сцену погони, его рука спокойно лежит в чужой ладони. Альфред наблюдает, с каким увлечением Иван изучает и анализирует то, что видит. Иван не просто смотрит на сцену, он запоминает механизмы и образы, внимательно и чутко следит за каждым движением. Как снайпер за жертвой, как мать за ребёнком. Альфред всегда знал, что у Ивана талант к таким вещам: механика, структура художественности; он не знал, однако, насколько Иван любит искусство, как нуждается в нём — в разном, в многочисленном.
- Я и не хочу, — шепчет Иван, перемещаясь к следующей части стены, — чтобы ты меня исправлял. Я не спорю, я по-прежнему себя ненавижу. Но я не хочу меняться. Я не хочу быть кем-то другим. Хочу остаться собой. Если я перестану быть собой, то и Россия как Россия должна прекратить своё существование. Я так же, как и ты, не могу отказаться от того, чтобы быть государством.
Альфред крепче сжимает ладонь Ивана, почти до боли. Любой другой нации он уже переломал бы кости, Иван, однако, спокоен и твёрд.
- Чего ради тогда ты пытался? — голос Альфреда серьёзен. — Зачем пытаться себя убить, если знаешь, что не сможешь?
Иван молчит. Альфред, пусть и любит фильмы — драмы, комедии, пародии — больше заинтересован в авиации, полётах и технике, с ними связанной. Глядя на сюрреалистические картины или на захватившие внимание Ивана анимационные сцены, Альфред понимает, что они видят совершенно разные вещи. Иван видит свои мечты, Альфред видит своё прошлое.
- Я пытался убить себя, — медленно, горько начинает он, — потому что думал, что теперь, когда стена в Берлине рухнула, я открыт для вторжения. Опять. Как с Монголом тогда, в детстве. С Наполеоном. С Кайзером. С Гитлером. Много, много раз. И я знал, что если ты, как прочие, решишь меня захватить, меня разорвёт на части и…
Иван сглатывает. Его лицо не меняется, но рука дрожит.
- И… Я знал. Знал, что больше этого допустить не могу. Так устал. Вымотался, ослаб. Я не мог…Я не позволил бы людям страдать только потому, что не могу удержать свои территории, когда меня разрывает изнутри. И тогда не стало бы России. Мои люди чахли бы и умирали, потому что у меня не хватило сил вытерпеть ещё одно вторжение. Так я убил Новгород, так я убил Пруссию. Так, я видел, Франция убил Священную Римскую Империю, так Китай убивал нацию за нацией в древние времена легенд, сочинённых задолго до нашего с тобой рождения.
Так что я решил: если в тот момент, когда Англия и остальные придут вскрывать меня и разделять силой, меня не будет, то у моих людей будет шанс выжить, и их собственную боль они смогут пережить. Если меня не будет, то нечего будет терять или уничтожать. Если они будут знать, что это правда — неоспоримая, как сама смерть, то смогут жить дальше. Без меня, да, но жить дальше.
Альфред закрывает глаза, все еще сжимая его руку с такой силой, что другие уже шипели бы от боли, но Иван этого просто не замечает; он, в конце концов, принимает любую боль как свою собственную и ничью другую.
- Но ведь так не выйдет ничего, — мягко и грустно настаивает американец.
Иван отвечает на альфредово рукопожатие — крепко, сдавливающе, по-настоящему
- Знаю, — просто и тихо отвечает он.
- Не делай так больше.
Альфред шепчет это с такой силой и с таким чувством, что кажется, будто он кричит. Он чувствует, как Иван изумленно отшатывается и дергает его на себя, ближе, принимая в крепкие объятья.
- Я не смогу тебя спасти, — выдыхает Альфред. И не договаривает: «и если я не могу спасти тебя от тебя же, то как я могу даже думать о спасении кого-то ещё? Ведь ты мое зеркало, мой эталон, которому я придерживаюсь, когда остаюсь наедине со своим рассудком».
Он чувствует, как Иван, будто маленького ребёнка, осторожно похлопывает его по спине. Ивану не нужно слышать эти слова, чтобы понять. Он делает глубокий вдох, Альфред вдыхает вместе с ним. Стены кружатся вокруг них, сцена погони бесконечно повторяет саму себя. Альфред слышит, как Иван начинает напевать.
- Знаю, — успокаивающе шепчет Иван, — знаю.
---
По кустам, по шелковице пышной
Я бежал за тобой сквозь цветы
Горностая гоняла мартышка
Ты бежал по вишнёвой тропе.
Веселилась мартышка ужасно
Но мы знали, невесел наш бег.
Чпок! – это лишь горностай.
Чпок! – всего-навсего вишни.
---
Артур живёт в паре кварталов от Флит стрит, между Сент-Мартином и Пиккадилли. Он знает Лондон, как свои пять пальцев — так Франсис с закрытыми глазами может нарисовать карту Парижа, не забыв ни про один дом.
- Я оставил Альфреду с Иваном записку на двери их номера, — рассказывает Франсис, помогая Артуру выбраться из правительственного кабриолета, — они зайдут на полдник или чай, который, кстати, готовить буду я.
Артур закатывает глаза и позволяет Франсису хлопотать вокруг себя по дороге домой. Дворецкий Жак приветственно улыбается и кланяется, забирая тяжёлое шерстяное пальто Артура и помогая Франсису с плащом цвета морской волны от Дольче Габбана с V-образным вырезом, который он надел сегодня. Артур уже даже не удивляется, как ему удаётся даже в срочных поездках таскать с собой так много одежды. Жак и Франсис о чём-то болтают на приятном французском — короткие, быстрые фразы, Артур не прислушивается.
Служанка — недавно нанятая итальянка с милейшим ангельским личиком — выходит из кухни на звук голосов и, к приятному удивлению Артура, расцветает при виде него жизнерадостной легкой улыбкой.
- Benvenuto a casa, signor! — щебечет она, подходя ближе и забирая его из-под опеки Франсиса. — Выглядите гораздо лучше. Гостиная приготовлена для вас и вашего гостя. Чайку вам да пяльцы?
Артур знает, что, должно быть, ухмыляется; и Франсиса, судя по характерному изгибу губ, тоже весьма забавляет ситуация. Жак вздыхает, готовый уже отчитать девушку за излишнюю прямолинейность, но Артур машет рукой.
- Нет, нет, она всё правильно делает. Именно то, чего я хотел.
Франсис смеётся и утягивает Артура в гостиную, где уже пылает камин и на кофейном столике ждут чайник чая и вышивание. Артур моргает и оборачивается к Франсису.
- Твоих рук дело? — повышает он голос.
В кои-то веки непричастность в этих моргающих синих глазах искренняя.
- А…non… — бормочет он, и выглядит при этом так же озадаченно, как Артур себя чувствует, когда Жак предлагает им маленькую коробку французской выпечки.
Артур оборачивается к дворецкому, успевая заметить такую кошачью, такую французскую искорку в его глазах.
- Ты! — упрекает он, густо краснея и разрываясь между чувством удовлетворения и ощущением, будто его подставили, — ты…
- Её высочество передала через премьер-министра чёткое указание сделать все возможное, чтобы вы оба чувствовали себя наиболее комфортно, пока тут вдвоём отдыхаете, — с неуловимой ноткой сарказма поясняет Жак, и на губах его та легкая заискивающая улыбка, столь часто доводящая Артура до белого каления. — Она желает вам выздоровления, сэр, скорейшего.
Стоящий рядом Франсис хохочет и тянется за предложенным круассаном. Итальянская девушка — Аполлония! да, так её зовут — ведёт Артура к его любимому креслу около окна и камина, усаживает и расправляет у него на коленях полотно, на котором он вышивает морской бой. Всё ещё смущенный, он принимает из её рук пяльцы и бубнит слова благодарности. Аполлония не обижается и принимается наливать чай, её маленький ангельский ротик нежно улыбается.
Артур вздыхает и достает иглу, которую он предусмотрительно воткнул в край овальных пяльцев.
- Я жертва всеобщего заговора, — ворчит он, доставая из стоящей по левую сторону от кресла корзины клубок бледно-голубых ниток: оттенить море, — и почему-то это допускаю.
Франсис, усевшийся на старом диване эдвардианской эпохи, стоящем с другой стороны камина, благодушно принимает из рук Жака чай. Они перекидываются парой слов на французском, после чего Жак и жизнерадостная Аполлония уходят. Артур качает головой, вдевая голубую нитку в иголку.
- Никогда у меня не получалось управлять ничем приличнее корабля, — ворчит Артур, делая стежок за иголку.
Краем глаза Артур видит, что Франсис наблюдает за ним, улыбка его — располагающая, лёгкая, французская — спокойнее и нежнее, чем обычно. Они молчат некоторое время: Франсис попивает чай, Артур делает стежки, создавая волны на морском пейзаже. Франсис поднимается и подносит свою чашку к губам Артура так, чтобы тот мог отхлебнуть.
- Так и не бросил пиратствовать, да? — посмеивается Франсис, опуская чашку и легко целуя Артура в щёку. — И не меняйся. Ты замечательный как есть.
---
Оно темно, туманно, бестелесно,
но достоверней прочего всего.
Всё, что понятно нам и неизвестно -
сокрыто в бестелесности Его.
Оно тончайшей нитью мир пронзило,
но эту нить никто не разорвёт.
Во всём, что помогло нам и грозило -
Его частица вечная живёт.
Нет ничего, что громче бы кричало,
шепча в ответ молчанью своему.
Как можно всех вещей познать начало? -
Да только лишь благодаря Ему.
Обоснуй тайм:
История:
Бомбежка Дрездена - осуществлена Королевскими военно-воздушными силами Великобритании и Военно-воздушными силами США 13—15 февраля 1945 года во время Второй мировой войны, за 12 недель до того, как нацистская Германия капитулировала. Комиссия немецких историков, работавших по заказу города Дрезден, оценила количество погибших в диапазоне от 18 до 25 тысяч человек. Участие советской стороны в этом мероприятии до сих пор точно не установлено в связи с проблемами в документировке и влиянием холодной войны.
В полубиографическом романе Курта Воннегута «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей» он описывает свой собственный опыт в качестве военнопленного американца, попавшего под бомбежку.
-Лондонский музей движущихся картинок (не путать с таким же в Нью-Йорке) был музеем истории развития технологии и телевидения и был открыт с 15 сентября 1988 по конец 1999. Сам был похож на произведение искусства и имел много комнат, оформленных с помощью кинопленки.
-Праксиноско́п (англ. praxinoscope) — оптический прибор, запатентованный Эмилем Рейно (фр. Emile Reynaud) 30 августа 1877 года. Созданный на основе зоотропа и фенакистископа, праксиноскоп предварил технологию кинематографа. Прибор состоит из открытого цилиндра с высотой стенок около 10 сантиметров. На внутренней стороне цилиндра размещена полоса с 8 или 12 миниатюрами. В центре цилиндра размещена зеркальная призма, число сторон которой соответствует числу миниатюр. Внутренний радиус призмы составляет половину радиуса цилиндра. Таким образом, каждая миниатюра отражается в соответствующей грани призмы, при вращении цилиндра возникает анимационный эффект плавного движения. В лондонском музее как раз повторили его эффект в одной из комнат, на которую можно посмотреть тут.
- Стены музея декорировал аниматор Чак Джонс в 1988 году. Он изобразил там сцену погони, которая создавала впечатление, что стены двигались вместе с картинкой.
Литература:
1. "Загадай желание на звезду" авторское
Название/Подзаголовок: «Кризис современности» - Джеймс Рассел Лоуэлл
2. Речь Мартина Лютера Кинга «Значение Вьетнама: Пора нарушить молчание»
3. "Кривой человечек" английская считалка в переводе С.Я.Маршака
4. Альфред Теннисон – «Ручей» в переводе Тихонова.
5. «Алиса в Стране Чудес», глава 6 – Льюис Кэрролл в переводе Нины Демуровой
6. «Чпок!» - авторское.
7. Лаодзы, «Дао дэ Дзин» в переводе Юрия Баха
Перевод:
- S'il vous plaît, ne me faire pas... – «Пожалуйста, не заставляй меня» с французского.
- Benvenuto a casa, signor – «Добро пожаловать домой, господин» с итальянского.