Оригинал: тут
Перевод: Mahonsky и Johnny Muffin
Название: Воспевать пожирающего.
Жанр: Драма, психологизм, романс.
Рейтинг: R
Предупреждение: помянуты наркотики, психотравмы, сцены сексуального характера и насилие.
Персонажи: Америка, Англия, Франция, Россия. Франция/Россия, пре –Америка/Россия
Саммари: Автор вдохновлялся АУ youkofujima.
Америка забирает Россию домой, и тот пытается приспособиться, насколько ему позволяет его неспокойный разум; Франция эмоционально втянут происходящее.
Глава два.Одно время ты тоже был сумасшедшим.
Да, помню.
Ты тогда причинил мне боль.
Да.
Вот видишь. Не так уж мы и отличаемся друг от друга.
Oui, mais у меня был Наполеон.
Который?
Оба. И ещё Луи-Филипп. И весь Париж в придачу.
Которая у тебя республика по счёту? Я бы запомнил, но они так часто меняются.
О, не переживай. Пятая. Лет через двадцать-тридцать, может, шестую заведём. Я сообщу тебе, как соберёмся.
Кто-нибудь знает, что ты меня навещаешь? Могут возникнуть подозрения…
Я никому не сказал, но ты ведь знаешь, какой Америка у нас параноик. Но я верю, что его общество пойдёт тебе на пользу.
Я бы хотел почитать что-нибудь новое. Чем-нибудь забить голову, чтобы не думать.
Я пришлю тебе пару книжек Сартра. Hein... Oui, он тебе непременно понравится. Насколько я помню, моих Вольтера и Руссо ты уже читал.
Да. Скучаю по твоим книгам. Всю мою библиотеку забрали во время революции. Может, как-нибудь удастся её вернуть… Мне столько нужно нагнать.
Конечно. Я разузнаю для тебя.
Большое спасибо. (Смех). Разве мы двое совсем недавно не пытались убить друг друга?
Все мы пытались. Hein... C'est la vie. И постарайся не убить себя, пока я ищу тебе книги. Ненавижу бестолку тратить время.
Выметайся, Франция.
И я тебя тоже люблю, mon chéri russe.
Воспевать пожирающего
иногда мы верим и видим только то, что сами придумали
иногда мы верим и видим только то, что сами придумали
ИНЕС: Ага, ага! Знаешь, как ловят жаворонков при помощи зеркала; мой маленький жаворонок, вот я тебя и поймала. Никакого прыщика и в помине нет. Ну и? Что, если зеркало начнет врать? Что, если я закрою глаза и откажусь на тебя смотреть – для чего тебе тогда вся твоя красота? Не бойся: я не могу не смотреть на тебя во все глаза. Я буду добра к тебе; очень, очень добра. Но ты должна говорить мне «ты».
Жан-Поль Сартр, «Нет Выхода».
Жан-Поль Сартр, «Нет Выхода».
Альфред, как это ни странно, содержит свои апартаменты почти в идеальном порядке. В этом претенциозно огромном доме полно прислуги: мужчины в костюмах, мужчины в сапогах, женщины в платьях и широких брюках. Ивану нет дела до них, как и до того, что им приказано за ним следить. Он привык к ощущению непрерывного наблюдения, даже слежки. Что не значит, будто ему это нравится. Эксгибиционист среди них Франсис, а не Иван. Но и Иван уже подумывает, что было бы неплохо разделить с другом его увлечение. В доме Америки очень тепло.
Иван, сложив руки на груди и уставившись в потолок, лежит поверх одеяла на гостевой кровати. Ему приходит в голову, как, наверное, странно это выглядит для того, кто в данный момент – а он уверен, что в вычурной люстре спрятана камера, – наблюдает за ним. Вот уже как минимум пару часов он лежит без движения, облачённый только в лёгкие штаны и шарф. Это не ступор и не погружённость в собственные мысли – это скука. Ужасная скука. По природе своей обладая весьма живым умом, он не может найти в этом огромном странном доме занятия по душе.
Слишком мягкая кровать. Иван не спал на таком мягком матрасе со славных царских времён, и эта мягкость была самым жестоким напоминанием о вынужденной доброте американца. Накрахмаленные и слегка надушенные простыни, подушки – Иван уверен – набитые гусиным пухом. И он когда-то позволял себе такую роскошь, но всякий раз подобное обходилось слишком дорого и продолжалось недолго. Всё это оглушительное великолепие было нужно не для комфорта, а чтобы нервировать.
Иван со вздохом садится, опускает ноги на пол и тихо подходит к открытому шкафу, где стоят его сумки. Паковал Торис – в основном тёплая одежда, другой у Ивана и не было. Он выуживает из сумки плотную белую майку и натягивает её, не снимая шарфа. В другой сумке носки и ботинки; он, согнувшись, неспеша и аккуратно завязывает шнурки. Есть вещи, которые не слишком изменились с царских времён: обувь нужно хорошо зашнуровать.
«Пойду, — решает он, — посижу на окне. Только не тут, где-нибудь ещё. Попрошу бумагу и что-нибудь пишущее и порисую».
Россия не считает, что умеет сносно рисовать. Но рисование – простой и безопасный способ убить время по сравнению, например, с пением (может кого-то раздражать) или письмом (может кого-то обидеть).
«Может, мне повезёт, и там будут животные. Я не буду рисовать людей. Растения и животных рисовать безопасно. Хорошо бы собаку».
Распрямившись, он направляется к двери и осторожно касается ручки, прежде чем повернуть. Альфред говорил, что в пределах дома он волен гулять, где хочет, но о выходе наружу необходимо предупреждать. Иван тогда лежал на слишком мягкой кровати и послушно кивал, пока Альфред, наконец, не удалился. Он прекрасно понимал, что одним этим правилом всё не ограничивается — он и до этого много раз был пленником.
(и брал в плен и держал заключенных и наслаждался этим но это было совсем не то хоть и похоже будто вопль застывший на кончике языка и ждущий когда можно вырваться и)
Иван идёт ровно, ботинок и ботинку, успокаивающий военный шаг. Он отлично помнит план дома, пусть Альфред и показал его всего один раз. По мнению Ивана, очень важно знать местность, в которой находишься.
Мраморная лестница. Мрамор. Иван едва сдерживает смех. Неужели Альфред не знает, что мрамор со временем раскрошится и сотрётся под ногами бесчисленных любителей ходить вверх-вниз? Но он не смеётся: нельзя показывать, что в нём ещё есть способность к радости.
(потому что важно защищать то что принадлежит тебе и только тебе и не отпускать если не хочешь захлебнуться в потоке чужих знаний и торгов и предательства)
Он строевым шагом спускается с лестницы и по памяти находит дорогу к жилым комнатам, по пути подмечая все камеры и прослушивающие устройства.
---
- Что за нахуй?
- Эй, эй! Артур, это ж я! У тебя дверь была открыта и я подумал…
- Ага, ага, и решил заскочить; торговля и Латинская Америка, и прочая туфта. Погоди, дай мне…
- Артур.
- Да что?!
Альфред ловит англичанина за локоть и, принюхиваясь, тянет на себя.
- Ты пил.
- Ну и? Тебе-то что?
- Два часа дня.
- Я ничего крепкого не пил. Пусти.
- Артур, ты в стельку. Ты же на ногах не держишься.
- Ох, блин, ты можешь хоть раз не совать свой нос в чужие дела?
- Артур, я не могу тебя оставить в таком состоянии! То, во что тебя затягивает, это не хорошо. С тобой что-то творится.
- Альфред. Я не буду повторять. Убирайся.
- Нет. Сначала скажи, в чём дело.
- Ты не хозяин всего вокруг, Америка.
- Причём тут…
- У меня тоже, блять, права есть! Выметайся из моего дома немедленно.
--
Альфред вздыхает, снимает ботинки, позволяя дворецкому (Смотри, Артур, у меня есть дворецкий, ты горд?) взять плащ. Из-за разваливающегося Советского Союза кругом царил хаос. Чем дольше он наблюдал, тем меньше винил Ивана за его нынешнее состояние. Не то чтобы он вообще обвинял его, но иногда было сложно не связывать отчаяние от происходящего с тем, что творилось с русским.
Кстати говоря…
- Эй, Джек, а где Иван?
Дворецкий развешивает плащ в шкафу для верхней одежды.
- В комнате для рисования, господин Джонс, — отвечает он с гладким лондонским акцентом.
Альфред хмурится и, уже собравшись направиться в указанное место, спрашивает на ходу:
- Что он там делает?
Дворецкий Джек был настоящим британцем; настоящим невозмутимым британским дворецким.
- Рисует, — отвечает он, отворачиваясь и принимаясь за брошенные Альфредом ботинки.
«Россия рисует?» — чуть было не произносит Америка вслух, но даже он понимает, насколько это глупый вопрос. Конечно же, Иван может рисовать; пусть он и психически неуравновешен, но – как он сам подтвердил в госпитале – не туп. Альфред был, если уж на то пошло, удивлен: Иван никогда не производил впечатление человека одарённого в чем либо, помимо пыток и допросов. Это Альфред хорошо помнил еще со Второй мировой.
Кстати сказать, Иван, вероятно, не менее одарён и в сексуальном плане. Альфред слышал много разных историй, особенно от Франсиса.
---
Научись любить меня так,
Как любил я того, кто был прежде,
Кто твоим оставил рукам,
Обнимающим жадно и нежно.
Его тёплые руки
Обняли шею мою
И качали назад и вперёд,
Качали вперёд и назад,
И снова любовь ожидать.
Семь дней. Неделя. И только?
Под солнцем, нырнувшим в закат,
Таким тёплым и сладостно-горьким.
Как любил я того, кто был прежде,
Кто твоим оставил рукам,
Обнимающим жадно и нежно.
Его тёплые руки
Обняли шею мою
И качали назад и вперёд,
Качали вперёд и назад,
И снова любовь ожидать.
Семь дней. Неделя. И только?
Под солнцем, нырнувшим в закат,
Таким тёплым и сладостно-горьким.
---
- Альфред.
В выцветших штанах, ещё более светлой майке и своем белом шарфе, исхудавший Иван напоминает приведение больше, чем Альфред ожидал. Русский кладёт на стол грифельный карандаш и берёт принесённую кем-то тряпку для очистки пальцев. Он двигает ногой, порываясь подняться.
- Да нет, сиди-сиди.
Альфред машет руками и широко улыбается, садясь за игорный стол напротив Ивана. Тот лишь наблюдает за его перемещениями в пространстве, никак не реагируя на уменьшение дистанции между ними, и Альфред мимоходом подмечает, что это, должно быть, хороший знак. Любопытный взгляд голубых глаз всё-таки падает на лежащий на столе рисунок. С бумаги на него смотрит карандашный набросок белки, наполовину показавшейся из дупла дерева за окном.
- Ничего себе, а ты действительно здорово рисуешь! — воскликнув, Альфред приподнимается со стула, чтобы рассмотреть рисунок лучше. — Много практикуешься?
- Я не рисовал с начала тридцатых, — после долгой паузы, сморгнув тяжёлый пристальный взгляд, отвечает Иван.
Альфред растерян и очевидно смущён, его щёки краснеют. Он до сих пор не может понять, чем, помимо его с Иваном равенства в силе, руководствовался Франсис, когда говорил о том, что именно Альфред лучше всех поможет русскому. На самом деле, Альфред вообще не доверился бы мнению Франсиса по таким вопросам, не одобри Артур идею француза.
Тогда они изумлённо уставились на Англию. Франция первым нарушил молчание:
- Ты что, обдолбался?
- Нет, я не укуренный! — оскорбившись, вспылил Артур; даже Альфред вынужден был признать, что от его бывшего правителя действительно ничем таким не пахло. — Тебе обязательно демонстрировать, какой ты мудак, стоит только мне с тобой согласиться?
Артур удаляется наружу и затягивается косяком для успокоения.
- Альфред? — голос Ивана прерывает его поток мыслей. — Альфред?
Странные фиолетовые глаза смотрят внимательно, голова слегка склонена к плечу: русский изучает выражение его лица. Альфред внезапно понимает, что Иван относится в последнее время к нему с гораздо более искренним вниманием, чем кто-либо другой. А Иван сейчас, мягко говоря, псих.
- Хочешь поговорить об этом?
Альфред открывает было рот, чтобы отказаться, но что-то в глазах Ивана подсказывает, что его ответ ничего не изменит. Всего лишь сбивающий с толку жест и одновременно предложение поддержки — пару дней назад Россия и Америка были заклятыми врагами.
- Хм, в общем… — Альфред откидывается и ёрзает ногами под столом. — Артур.
- Ушёл в запой?
Альфред моргает и теперь так же, как и Иван, склоняет голову на бок.
- Как догадался?
- Просто предположил, — пожимая плечами, отвечает Иван. — Он всегда был… как это по-английски… — задумчиво облизнув губы, он добавляет после короткой паузы, — пьянчужкой?
Устаревшее слово, но Альфред не слишком заморачивается: английский ни коим образом не был родным языком Ивана.
- Я знал. Просто не хотел замечать.
Иван смотрит на него через стол, и пристальность его взгляда на этот раз связана совсем не с языковым барьером.
- Такие вещи никогда не хочется замечать, да?
---
Когда Альфред уходит, а Торис отправляется паковать всё, что может понадобиться Ивану в то время, пока он живет у Америки, является Франсис. Он нежно прижимается губами к щеке Ивана. Гладкая кожа, лёгкая тень щетины.
- Что же ты с собой сотворил, mon amant, — шепчет он, склоняясь над кроватью и гладя Ивана по голове. — Такой бледный.
Ивану удаётся выжать из себя едва живую улыбку.
- Я был уверен, что тебе нравится моя бледность.
- Oui, mais je… — Франсис качает головой и грустно улыбается. — Ты для меня всегда прекрасен.
Несмотря на боль, Иван перекатывается на бок, ловит руку француза и переплетает пальцы, игнорируя тянущие ощущения от швов и бинтов. Ему сейчас наплевать на это: гораздо важнее чувствовать тепло Франсиса.
- Тогда почему ты не заберешь меня?
Франсис легко запрыгивает на белую больничную койку как есть, в туфлях и пальто, и ложится рядом с русским, уткнувшись носом в шею под ухом. Иван чувствует щетину Франсиса, каждый его вдох и выдох.
- Потому что я не могу дать тебе то, в чём ты сейчас нуждаешься, — признаётся француз, поглаживая руку Ивана большим пальцем. — Я больше не империя, ты сам прекрасно знаешь. В случае чего я не смогу вмешаться. Один – не смогу.
- Я не сделаю тебе больно.
Франсис тихо смеётся, нежно касаясь кожи Ивана.
- Конечно, не сделаешь. Не захочешь сделать. Но я не могу тебе помочь, пока ты сам не свой. Так будет лучше.
---
В доме Америки время ужина.
Альфред после нескольких минут увлеченного поглощения содержимого своей тарелки (новый французский шеф-повар, которого он недавно нанял, просто великолепен) вдруг замечает подозрительное молчание, повисшее над столом. Он поднимает взгляд, отхлёбывает калифорнийского вина, которое принёс, чтобы распить с Иваном, и смотрит на сотрапезника. Альфред хмурится.
- Иван, почему ты не ешь?
Иван моргает растерянно, словно только сейчас заметил Альфреда, а затем снова опускает взгляд в тарелку – кура в чесночном соусе, картофельное пюре с луком – и смотрит на содержимое, словно на загадочный объект.
- Это мне?
- Ага. — Альфред сдерживается, чтобы не добавить в духе Феликса «блин».
Иван пристально смотрит на еду. Пристально. Сглатывает. Качает головой.
- Я не голоден. Отдай это кому-нибудь.
- Тебе нужно есть.
Иван снова качает головой, слегка ссутуливаясь. Изучает пространство между собой и столом. Альфред опускает вилку и смотрит на него: он наблюдает, как, повинуясь собственным законам логики, работает разум русского.
- Мне…— Иван медленно выдыхает. — Мне здесь не место.
- Здесь?
-Есть вот так. Обычно я стараюсь отдать еду Райвису. Он самый маленький. Маленьким нужнее всего.
- Кто ест первым?
- Правитель, — отвечает Иван, поднимая взгляд, и в его глазах светится плохое предчувствие и почти неразличимое любопытство.
- Значит, следующим ест Райвис?
- Нет, конечно, нет, — нахмурившись и покачав головой, отвечает Иван. — Следующими — лидеры Партии.
Смутный вопрос давно уже тревожит задворки сознания Альфреда, и сейчас, кажется, самое время его задать.
- Еды хватает не всем?
Иван слегка ёрзает на стуле — первое внешнее проявление его дискомфорта.
- Не… необязательно.
- Тогда почему некоторые едят первыми?
- Потому что они важнее.
Не желая задавать напрашивающийся сам собою вопрос, Альфред перефразирует:
- А когда ешь ты?
Иван снова опускает взгляд, прекрасно представляя теперь, куда ведёт этот разговор. Альфред понимает, что загонять русского в западню подло, но ему нужно знать. Нужно понимать. Понимание обстановки и обстоятельств необходимо ему, если он хочет помочь Ивану.
- Вместе с народом, — невнятно бормочет Иван. — К этому моменту на всех действительно не хватает. Я получаю свою порцию, она небольшая, но я – Россия, так что мне дают немного больше. Я любимец правителя…
- Но ты отдаешь свою порцию Райвису.
- Я… — Иван сглатывает, качает головой. — Я стараюсь. Но…но иногда я так сильно хочу есть. И отъедаю кусочек. Я стараюсь сдерживаться. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
Брови Альфреда приподнимаются: он и подумать не мог, что Иван мог быть – или был – религиозным. В любом случае, теперь, когда он, наконец, заговорил, прерывать его не стоило.
- Иногда правитель так злится на меня. Я перестал понимать, за что именно. Видимо, он считает, что я позорю его. Неужели я настолько слаб, что позволяю себе есть прежде своих детей? Да. Настолько. Я – Мать-Россия, объедаю собственных детей. Но я так хочу есть, и они тоже хотят есть… И иногда я не могу… — Иван тяжело сглатывает, качает головой. — Я очень стараюсь, но этого недостаточно.
Над столом повисает молчание. Иван рассеянно чешет шею под шарфом. Альфред барабанит пальцами по столу. Американец вздыхает.
- Ладно, идею я, кажется, уловил. Но ужин всё равно надо съесть, Иван. Я не буду в тебя запихивать, но тебе нужно есть.
Альфред снова принимается за свою уже остывшую еду, но уже гораздо медленнее и без аппетита. Иван смотрит в потолок и закрывает глаза. На его скуле видны короткие шрамы, словно кто-то кусал его снова и снова. Альфред раньше никогда не мог взять в толк, зачем некоторые из его коллег штукатурят лицо. Теперь он понимает, зачем это делает Иван.
---
- …алло?
- Альфред, я тебя не разбудил?
- Франсис…Три ночи. Сейчас даже Иван дрыхнет.
- А, non, сомневаюсь. Но я не за тем звоню.
- Зачем тогда?..
- Я сейчас у Артура дома, но его здесь нет. Я спросил экономку, но никто его не видел примерно через пару часов после полудня. После твоего ухода.
- …скоро приеду, оденусь только.
- И Иван пусть приедет. Я ему книжку захватил.
- Договорились. Увидимся.
Щелчок разрыва связи.
---
Когда Альфред спускается, Иван уже одет и ждёт его; вполне очевидно, что он не ложился. В своем привычном пальто он выглядит как всегда сильным и внушающим страх, но теперь Альфред способен заметить и осунувшееся лицо, и чрезмерную бледность. Но его походка всё такая же ровная, его улыбка по-прежнему пуста и бессмысленна.
- Как ты умудрился так быстро явиться?
- Предпочитаю не опаздывать.
С одной стороны, Альфреда тревожит, что бестолковый характер русского перестал его раздражать. С другой стороны, он слишком занят, чтобы на самом деле беспокоиться.
Джек приказывает подать машину; от внимания Альфреда ускользает, как едва заметно дрогнул нерв на лице у русского, выдавая неприязнь к таким излишествам. Не то что бы Иван не любил роскошь — напротив, у Франсиса, Яо и Ивана существует старая традиция осыпать друг друга дорогими красивыми подарками. Но вещи вроде этой, когда у стольких людей в мире нет денег на одежду и воду, кажутся Ивану почти непристойными.
Альфред чувствует недовольство Ивана и, когда они усаживаются рядом на обитом кожей заднем сиденье, одаривает своего спутника страдальческой извиняющейся улыбкой. Иван в ответ смотрит на него в упор.
- Босс. Он любит такое.
Иван только кивает и отворачивается к окну.
--
Сцена: ИВАН входит в разрушенный бальный зал, он полностью обнажён, бинты на руках покрыты пятнами крови от грубых швов. Он садится на булыжник в центре и начинает говорить.
Я не знаю, как это объяснить. Альфред вряд ли способен понять. Он мужчина, в конце концов. Очень мужественный. Очень сильный. Очень зрелый и твёрдый. А я? Я сплю с мужчинами. Как женщина. Так и есть, я женщина во всём, кроме тела.
Как я могу объяснить, что эти вещи для меня давно стали нормальными: голод, жажда… секс? Я не могу больше себя обманывать. Это секс. Не любовь. Ничего чистого. Меня выставляли перед всем миром и моим народом. Напоказ.
Моя гордость. В Библии говорится, что гордыня греховна. Я так старался подавить её, но делал только хуже. Мне не хватает добрых рук, смеха с Торисом и чаепитий с Яо. Я знаю, люди приходят и уходят. Но моё самолюбие всегда было со мной.
А теперь и этого у меня нет. Мою гордость уничтожили, мою одежду сорвали. Я не могу ничем себе помочь; нет дров для костра, нет еды в пищу, нет воды для питья. Вот моя гордость: самодостаточность. Я потерял и это, единственный клочок мира, что был по-настоящему моим. Что у меня осталось… Ничего, надо думать. Ни гордости. Ни тела. Всё, что было мной, осмеяно и растоптано. Гордость была моим именем…Теперь всё, что мне осталось – это имя.
ИВАН смотрит вверх на разрушенный потолок и декламирует «Суровое Испытание» Артура Миллера, последний акт.
Потому что это – мое имя! Потому что другого у меня быть не может! Потому что я лгу и признаюсь во лжи! Потому что я не стою и пыли на ногах повешенных. Как мне жить без имени? У вас теперь есть моя душа; оставьте мне хоть имя!
--
Обоснуй тайм:
После Наполеоновской эры отношения Франции и России стабильно улучшаются несмотря на многочисленные правительственные изменения с обоих сторон (от второй до пятой французской республики, от Царской России к СССР и Российской Федерации). Интересный факт: после вторжения США во Вьетнам Франция начала политически и культурно отдаляться от Америки. Начиная с 1970 и по сей день отношения Франции и России крепнут, особенно в нефтеторговле, научной и культурной деятельности.
- С окончания второй мировой и до развала союза прирост населения СССР был 17 к 10 на 1000 человек по статистике 91 года. Детская смертность, однако, росла, что привело к медленному старению нации. Сразу после развала СССР и в первую декаду количество рождений резко упало, но весьма возрос процент естественных смертей и самоубийств.
- Это привело некоторых культурологов к мысли, что для России и некоторых стран Средней Азии было бы лучше остаться в составе СССР. Но это сплошная ретроспектива, мы не знаем и знать не можем.
- Артур Миллер в 1953 году издает пьесу, в России известную под дебильным названием «Суровое Испытание». В ней проводится параллель между судами над Салемскими ведьмами и охватившей Америку в 50е годы охотой на коммунистов.
Перевод:
Hein – французское слово-паразит наподобие «Хммм»
C'est la vie – Такова жизнь.
Mon chéri russe – мой милый русский.
Mon amant - любимый мой.
Стихи и прочее:
1. В названии главы – переиначенная цитата из Достоевского о том, стоит ли воспевать пожирающего тебя.
1,5. Нет Выхода в переводе Светланы Лихачевой.
2. Ты научишься любить меня – авторское.
3. Евангелие от Матфея 5:5