Автор: metallic_sweet
Оригинал: тут
Перевод: Mahonsky и Johnny Muffin
Название: Культура науки и соли.
Жанр: Драма, психологизм, романс.
Рейтинг: PG-13
Предупреждение:Намеки на насилие и секс.
Персонажи: Германия, Италия, Япония, Россия | Германия/Италия. Россия/Китай (упоминается)
Саммари: Феличиано оказывается зажат между прошлым, будущим и разницей в причинах, подтолкнувших Ивана и Людвига присоединиться к Сопротивлению в Берлине. Иногда крайне важно выбрать правильное время для сна и бодрствования.
Глава три.
Обычно Феличиано выбирается погулять где-то между полдником и сиестой. Теперь, когда Людвиг стал часто оставаться дома, итальянец почти отказался от прогулок ради нежданной возможности проводить гораздо больше времени со своим любовником.
Сегодня, однако, Людвиг задержался на работе до утра и явился домой, когда солнце было уже высоко в небе, а лёгкий постный завтрак давно съеден (теперь вся пища была постной). Он отказался от своей порции яичницы с хлебом, хлебнул воды, принял душ и завалился в постель. Феличиано так и не осмелился прервать его тяжёлый сон.
Погруженный в свои мысли, он неспешно добрёл до парка. Замечательного, по мнению Феличиано Варгаса, парка с просторными зелёными лужайками, где под присмотром воспитателей играют дети. Их не так много, как в мирное время, конечно, но странно было бы ожидать иного.
-Италия? ― его внимание привлекает человек на скамейке, ― не ожидал тебя тут увидеть.
Иван Брагинский: в дорогом коричневом пальто с застёгнутыми манжетами, в шарфе, по погоде замотанным вокруг шеи. Расслаблен и улыбается очень спокойно, но по глазам заметно, насколько он устал. У Людвига в последнее время такой же взгляд. На нём перчатки, в руках ― какая-то научная книга, за правым ухом карандаш.
- Вот, давно из дома не вылезал, подумал, чего бы не прогуляться? ― Феличиано смеётся и, подойдя ближе, добавляет, понизив голос, ― спасибо за еду.
- А, ― Иван продолжает улыбаться и смущенно поводит плечами, ― а, ну. Ерунда.
Усмехнувшись и решив, что Иван таким образом предлагает составить компанию, Феличиано садится рядом на скамейку. Он знает, что его благодарность часто смущает людей и уже понял, что дело, как правило, не в нём, поэтому не заморачивается, а переключает внимание на книгу в руках Ивана.
- А что это? ― спрашивает он, указывая на диаграмму на правой странице.
У Ивана тут же загораются глаза, и он поворачивает книгу так, чтобы Феличиано мог рассмотреть изображение.
- Реактивный двигатель! ― с искренним интересом объясняет Иван, ― смотри, вот этот преодолевает один Мах, но это старая модель. Ракетный, крылья треугольные, тридцать третьего года. Хочу его как-нибудь улучшить. Чтобы не только для сражений, чтобы можно было просто летать. Летать очень весело.
- Серьёзно? ― смеётся Феличиано, ― летать страшно. Я, правда, всего пару раз летал. Может, потом проще станет?
- Оно так захватывает! ― Иван делает широкий жест свободной рукой, ― высоко в небе, свободный, как птица; не сравнить даже ни с чем. Я в последние годы много летал, и каждый раз я открываю для себя что-то новое.
- Так ты хочешь построить новый самолёт?
Иван почему-то краснеет и опускает взгляд в книгу. Страницы испещрены заметками, уголки загнуты, между листами множество тонких закладок, покрытых косым почерком.
- Мне нравится изобретать, ― мягко, почти смущённо говорит Иван, ― обычно у меня не хватает времени, но сейчас правителю по душе моя идея. Рад угодить. Он нетерпелив, но я очень стараюсь. Ему, думаю, понравится то, что я делаю. Ну да неважно. Ты замёрз.
Очередь Феличиано смущенно краснеть. Сидя замерзаешь быстрее, чем гуляя, а климат в заснеженном Берлине не похож на тёплый итальянский. Он надеялся, что Иван не заметит, как ему холодно. Иван смеётся ― глубокий, грудной, раскатистый звук, неожиданно похожий на шум мотора самолёта ― и поднимается, пряча книгу в карман пальто.
- Давай провожу. Скоро время полдника, а я как раз купил китайский чай.
Феличиано, хоть и неуверенно от холода, поднимается, ухватившись за протянутую руку Ивана. Его хватка сильная, но не крепкая, и он отпускает ладонь итальянца, как только в физическом контакте больше нет нужды. Это не проявление неприязни ― лишь дань уважения личному пространству Феличиано и молчаливое признание того места, которое в его жизни занимает Людвиг.
- Думаю, Японии этот чай понравится, ― тянет Россия, оставляя в снегу редкие глубокие следы, ― ты любишь чай, Италия?
- Зови меня Феличиано, ― смеётся итальянец, взметая ботинками снег, стараясь поспеть за широкими шагами Ивана, ― и я вообще всю еду люблю!
---
Иван проводит ночь на диване в гостиной, отклонив настойчивые предложения Кику уступить ему свою постель. Феличиано уверен, что ему будет неудобно: русский все-таки на несколько сантиметров длиннее дивана. Но вопрос замят, тем более что Людвиг и к ужину не просыпается. Немец, должно быть, смертельно устал. Когда между полдником и ужином Иван таинственно пропадает и возвращается с курой, ни Кику, ни Феличиано уже не пытаются возражать. Они несколько месяцев не ели куры.
Феличиано подумал, что если бы Людвиг не спал, он наверняка бы поинтересовался, откуда она у Ивана взялась. Но он спит, а те, кто бодрствует, не готовы вступать в полемику. Вежливый и улыбчивый Иван успешно изгоняет Кику из кухни, прежде чем приняться за готовку.
- Вы ведь гость… ― подавленно делает последнюю попытку Кику. Иван хмыкает.
- Незваный гость. Если вы всё ещё горите желанием поработать, то передайте мне вон тот нож.
Вдвоём они разделывают маленького тощего представителя цыплячьего рода так, чтобы борща получилось достаточно на несколько дней. Кости идут в бульон для наваристости, внутренности режутся вместе с мясом. Иван без лишних разговоров рубит овощи, напевая что-то под нос и глядя куда-то в пространство. Кику осторожно достаёт старые сухари для густоты супа и бережливо собирает нарезанное мясо ― ни одна крошка не должна пропасть даром.
Через пару минут после того, как всё отправляется в кастрюлю, появляется заспанный Людвиг. Он удивлён присутствием Ивана, но потом он замечает суп. Феличиано внутренне морщится, наблюдая, как удивление на лице немца сменяется изумлением. Вот сейчас он…
- Откуда курица?
Фраза звучит сурово, но его взгляд прикован к кипящему супу. Они давно не ели ничего такого питательного, такого свежего. Зима оказалась тяжёлой, поставки пищи в Берлин в последнее время ― нерегулярными. Иван продолжает помешивать суп, улыбаясь с привычным спокойствием.
- Яйца откуда ― из кур, так? Яйца я вам достал, чего бы и курицей не поделиться?
Людвиг легко сдаётся, чего ещё месяц назад не случилось бы. Он не в настроении спорить, он устал, что заметно по тёмным кругам под глазами.
-Что раньше, курица или яйцо… Из меня, Иван, никудышный философ, ― улыбаясь, вздыхает немец, отодвигая стул и усаживаясь рядом с итальянцем, ― Феличиано, закрой рот, слюной захлебнёшься.
---
Феличиано просыпается среди ночи, на этот раз не от голода, а от звука приглушённых голосов. Место рядом с ним пустует, значит, Людвиг там, разговаривает. Любопытство всегда было одной из слабостей Феличиано; он выскальзывает из кровати и осторожно выглядывает в приоткрытую дверь. В гостиной за кофейным столиком сидят Людвиг и Иван. Немец мрачно хмурится, на лице русского нет и тени привычной улыбки.
-…даже предположить невозможно, ― почти срываясь, говорит Людвиг, ― мне нечего тебе сказать.
- У тебя очень хорошие записи, ― без единой эмоции прерывает Иван, ― ты дотошный.
- Но я не…
-Неправда, ― тон Ивана не меняется, но Феличиано понимает, что менее сдержанный человек уже бы кричал, требуя, ― я знаю. Я там был.
Людвиг вздрагивает, как от удара.
- Значит…Это был ты. Господи, Иван…
- Я не обвиняю, ― мягко, бесцветно говорит Иван, ― я должен был что-то сделать. Я…должен был сопротивляться. Ради них. Но я доверял тебе…У нас был подписан пакт. Но когда ты был внутри меня…
- Иван.
- Мы делаем то, что приказывают правители, так ведь? ― перебивает Иван, обращаясь будто бы уже не только к Людвигу, ― я не виню тебя…Да и как я могу. Я не невинен. И не наивен. Но ты ведь должен был знать, куда их уводят? Пожалуйста. Я должен их найти.
- Иван, повторяю, я не знаю, где твои сёстры. Я вообще не знаю, кто где. Всё слишком быстро меняется. Я не могу уследить. Особенно с тех пор, как я перестал служить Гитлеру. Я отказываюсь называть этого человека правителем, он не Германия.
Короткая пауза растягивается долгой напряжённой тишиной. Её нарушает Иван.У него странный, пустой голос.
- Мои люди умирают от голода. В твоих лагерях, рядом с теми, кто не мил твоему правителю. Ты ведь знаешь, что я должен уничтожить тебя. Понимаешь, я должен сделать тебе очень больно. Я хотел быть другом вам всем. Мой Даже наши правители казались друзьями. Но во второй раз ничего не выйдет.
- Я понимаю. Я был в лагерях.
Но Иван качает головой, смеётся.
- Не был ты. Посетить ― не жить там.
Людвиг вздыхает.
- Иван, для чего ты тогда нам помогаешь?
Русский снова посмеивается. Бледно, невыразительно ― пустой, отрешённый смех.
- Если не буду, то стану таким же, как ты. У нас был договор ― у меня есть честь.
- Ты как Кику.
Смех обрывается, и лицо Ивана, наконец, мрачнеет. Людвиг отстраняется, и Феличиано чувствует, как срывается в галоп его сердце.
- Я не как Кику и не как ты. Я не прощу вас, никого и никогда. Китай…Яо. Как оказалось, у нас с ним много общего. Вот потому, как бы тебе ни хотелось, моего доверия ты не добьешься.
- По какому еще «потому»?
Улыбка Ивана непроницаема, но в глазах плещется злость: он сыт предательствами по горло.
- Мы договорились с вами, мы доверяли вам. Но вы стали жадными, захотели сожрать свою ось. Япония – Китай. Германия – Россию. Но всё. Хватит.
- Вот, значит, как ты убиваешь врагов. Становясь их друзьями и сохраняя эту дружбу.
Снова смех, низкий, тёмный.
- Понял, наконец.
Людвиг вздыхает, его плечи опущены.
- У меня нет выбора.
- Именно.
---
Феличиано не дурак.
Он знает, что многие уверены в обратном. Проще думать, что художник, питающий нелепую слабость к спагетти, едва ли наделён проницательностью и способностью трезво оценивать происходящее вокруг.
Встревоженный подслушанным разговором Людвига и Ивана, он снова просыпается и, решив посидеть на кухне и допить остывший чай, выходит в коридор. Кику всегда оставляет чай, на случай если кому-нибудь снова придётся запивать кошмары или просто захочется утолить жажду; воду из-под крана сейчас пить не стоит.
Иван, однако, всё ещё сидит в зале, на нём нет привычной громоздкой верхней одежды, только просторные пижамные штаны Людвига. Он рассеянно поглаживает ткань на бедре и не сразу замечает Феличиано. Его силуэт, очерченный призрачным светом раннего утра, напоминает итальянцу о ветхих осыпающихся статуях, исполненных маниакальной красоты и верных заповедям Ренессанса.
Забывшись, он делает шаг вперёд, и паркет под ногой скрипит. Иван моментально выпрямляется ― взгляд, то ли защищающийся, то ли атакующий впивается в Феличиано. Пару долгих мгновений они смотрят друг на друга с совершенно одинаковыми выражениями лиц.
Расслабив плечи, Иван склоняет голову. Без всех слоёв одежды он кажется гораздо меньше.
- Не спится?
Феличиано, в свою очередь, успокаиваясь, качает головой.
- Нет.
-А, ― весь ответ Ивана. И стандартная улыбка, конечно же.
Тишина кружит между ними, как снежинки на лёгком ветру. Иван на мгновение закрывает глаза, словно прислушиваясь к чему-то отдалённому и едва различимому. Он выглядит почти умиротворённо, его плечи всё также расслаблены. Феличиано кажется, будто перед ним великий медведь из детских сказок, что спокоен, когда его деткам ничего не угрожает.
- Иван? ― осмеливается он, забираясь в кресло у окна, где обычно сидит Кику.
Долгий ленивый взгляд фиолетовых глаз.
- Хм?
- Как думаешь…Как думаешь, это всё когда-нибудь кончится? То есть, я знаю, что всё когда-нибудь кончается, но…Ох, ничего-то я не понимаю.
Под взглядом Ивана Феличиано всё сильнее краснеет от смущения. Такой прямой взгляд иногда бывает у Кику: его не способен прочесть даже Людвиг. Разве что взгляд Ивана грубее; он пустой, не то что бы недобрый, но совершенно точно не тёплый.
- Нет, ― тихо отвечает Иван, ― ты всё понимаешь. Всё когда-нибудь кончается. Прежним уже ничего не будет. Даже если слегка изменится ― прежним не будет.
- Да и не надо мне этого прежнего! ― кричит Феличиано, изумлённый собственным эмоциональным всплеском. ― Снова и снова это прежнее, я устал! Людям больно, нам больно. Если ничего не изменится… Да пусть меняется, только бы люди не страдали. Как сейчас. Иван? Иван, о Господи, прости меня…
Во взгляде Ивана растерянность, но потом он касается лица пальцами и чувствует, как по коже текут слёзы. Он медленно, почти благоговейно трёт глаза, прежде чем лизнуть кончики среднего и безымянного пальцев. Феличиано понимает: ему нужно доказательство, что они, эти слёзы, настоящие, что сам Иван ― настоящий.
Не выпуская пальцев изо рта, Иван крепко зажмуривается. Он откидывается на спинку дивана и улыбается с невиданной прежде искренностью. Детская улыбка, невинная самым прекрасным и пугающим образом.
- Не извиняйся, Феличиано, ― бормочет Иван сквозь пальцы, ― спасибо… Спасибо. Спасибо…
Улыбнувшись в ответ, Феличиано, поднимается и смотрит на падающий лёгкий снег за окном. Сложно будет отыскать дрова для печки, газ для плиты ― ещё сложнее. Но всё будет хорошо; всё это кончится, всё изменится.
- Я живой, ― шепчет Иван, ― я живой.
Обоснуй тайм.
Зимой 42-43 с продовольствием стало совсем плохо. Недостаток пропитания вкупе с нормированным распределением продуктов привёл к тому, что некоторые из них, особенно скоропортящиеся (мясо, яйца, бананы), стали практически недоступны. То же касалось кофе, чая и лекарств.
1. Германия: В 43 году ограничение выдачи продуктов на руки было введено на государственном уровне, но недостаток продовольствия наблюдался уже в 42.
2. Италия: Карточки введены в 39 году. К 42 общая калорийность рациона в Италии (а также в Прибалтике, Словакии и Франции) была недостаточной для того, чтобы нормально работать.
3. СССР: Контроль распределения продуктов существовал в СССР, собственно, со времени образования государства, но с началом Второй мировой ситуация резко ухудшилась. На оккупированных территориях (а также в Польше, Греции, Югославии) был голод.
- Иван имеет в виду САМ-4 Москалёва. Подробнее на русском языке о нём можно почитать здесь: http://tancist2005.narod.ru/lib/moskalev/03.htm
Оригинал: тут
Перевод: Mahonsky и Johnny Muffin
Название: Культура науки и соли.
Жанр: Драма, психологизм, романс.
Рейтинг: PG-13
Предупреждение:Намеки на насилие и секс.
Персонажи: Германия, Италия, Япония, Россия | Германия/Италия. Россия/Китай (упоминается)
Саммари: Феличиано оказывается зажат между прошлым, будущим и разницей в причинах, подтолкнувших Ивана и Людвига присоединиться к Сопротивлению в Берлине. Иногда крайне важно выбрать правильное время для сна и бодрствования.
Глава три.
Культура науки и соли.
Культура (сущ.) – преобладающий паттерн поведения, характерный для функционирования группы или организации.
Культура (сущ.) – преобладающий паттерн поведения, характерный для функционирования группы или организации.
Обычно Феличиано выбирается погулять где-то между полдником и сиестой. Теперь, когда Людвиг стал часто оставаться дома, итальянец почти отказался от прогулок ради нежданной возможности проводить гораздо больше времени со своим любовником.
Сегодня, однако, Людвиг задержался на работе до утра и явился домой, когда солнце было уже высоко в небе, а лёгкий постный завтрак давно съеден (теперь вся пища была постной). Он отказался от своей порции яичницы с хлебом, хлебнул воды, принял душ и завалился в постель. Феличиано так и не осмелился прервать его тяжёлый сон.
Погруженный в свои мысли, он неспешно добрёл до парка. Замечательного, по мнению Феличиано Варгаса, парка с просторными зелёными лужайками, где под присмотром воспитателей играют дети. Их не так много, как в мирное время, конечно, но странно было бы ожидать иного.
-Италия? ― его внимание привлекает человек на скамейке, ― не ожидал тебя тут увидеть.
Иван Брагинский: в дорогом коричневом пальто с застёгнутыми манжетами, в шарфе, по погоде замотанным вокруг шеи. Расслаблен и улыбается очень спокойно, но по глазам заметно, насколько он устал. У Людвига в последнее время такой же взгляд. На нём перчатки, в руках ― какая-то научная книга, за правым ухом карандаш.
- Вот, давно из дома не вылезал, подумал, чего бы не прогуляться? ― Феличиано смеётся и, подойдя ближе, добавляет, понизив голос, ― спасибо за еду.
- А, ― Иван продолжает улыбаться и смущенно поводит плечами, ― а, ну. Ерунда.
Усмехнувшись и решив, что Иван таким образом предлагает составить компанию, Феличиано садится рядом на скамейку. Он знает, что его благодарность часто смущает людей и уже понял, что дело, как правило, не в нём, поэтому не заморачивается, а переключает внимание на книгу в руках Ивана.
- А что это? ― спрашивает он, указывая на диаграмму на правой странице.
У Ивана тут же загораются глаза, и он поворачивает книгу так, чтобы Феличиано мог рассмотреть изображение.
- Реактивный двигатель! ― с искренним интересом объясняет Иван, ― смотри, вот этот преодолевает один Мах, но это старая модель. Ракетный, крылья треугольные, тридцать третьего года. Хочу его как-нибудь улучшить. Чтобы не только для сражений, чтобы можно было просто летать. Летать очень весело.
- Серьёзно? ― смеётся Феличиано, ― летать страшно. Я, правда, всего пару раз летал. Может, потом проще станет?
- Оно так захватывает! ― Иван делает широкий жест свободной рукой, ― высоко в небе, свободный, как птица; не сравнить даже ни с чем. Я в последние годы много летал, и каждый раз я открываю для себя что-то новое.
- Так ты хочешь построить новый самолёт?
Иван почему-то краснеет и опускает взгляд в книгу. Страницы испещрены заметками, уголки загнуты, между листами множество тонких закладок, покрытых косым почерком.
- Мне нравится изобретать, ― мягко, почти смущённо говорит Иван, ― обычно у меня не хватает времени, но сейчас правителю по душе моя идея. Рад угодить. Он нетерпелив, но я очень стараюсь. Ему, думаю, понравится то, что я делаю. Ну да неважно. Ты замёрз.
Очередь Феличиано смущенно краснеть. Сидя замерзаешь быстрее, чем гуляя, а климат в заснеженном Берлине не похож на тёплый итальянский. Он надеялся, что Иван не заметит, как ему холодно. Иван смеётся ― глубокий, грудной, раскатистый звук, неожиданно похожий на шум мотора самолёта ― и поднимается, пряча книгу в карман пальто.
- Давай провожу. Скоро время полдника, а я как раз купил китайский чай.
Феличиано, хоть и неуверенно от холода, поднимается, ухватившись за протянутую руку Ивана. Его хватка сильная, но не крепкая, и он отпускает ладонь итальянца, как только в физическом контакте больше нет нужды. Это не проявление неприязни ― лишь дань уважения личному пространству Феличиано и молчаливое признание того места, которое в его жизни занимает Людвиг.
- Думаю, Японии этот чай понравится, ― тянет Россия, оставляя в снегу редкие глубокие следы, ― ты любишь чай, Италия?
- Зови меня Феличиано, ― смеётся итальянец, взметая ботинками снег, стараясь поспеть за широкими шагами Ивана, ― и я вообще всю еду люблю!
---
Иван проводит ночь на диване в гостиной, отклонив настойчивые предложения Кику уступить ему свою постель. Феличиано уверен, что ему будет неудобно: русский все-таки на несколько сантиметров длиннее дивана. Но вопрос замят, тем более что Людвиг и к ужину не просыпается. Немец, должно быть, смертельно устал. Когда между полдником и ужином Иван таинственно пропадает и возвращается с курой, ни Кику, ни Феличиано уже не пытаются возражать. Они несколько месяцев не ели куры.
Феличиано подумал, что если бы Людвиг не спал, он наверняка бы поинтересовался, откуда она у Ивана взялась. Но он спит, а те, кто бодрствует, не готовы вступать в полемику. Вежливый и улыбчивый Иван успешно изгоняет Кику из кухни, прежде чем приняться за готовку.
- Вы ведь гость… ― подавленно делает последнюю попытку Кику. Иван хмыкает.
- Незваный гость. Если вы всё ещё горите желанием поработать, то передайте мне вон тот нож.
Вдвоём они разделывают маленького тощего представителя цыплячьего рода так, чтобы борща получилось достаточно на несколько дней. Кости идут в бульон для наваристости, внутренности режутся вместе с мясом. Иван без лишних разговоров рубит овощи, напевая что-то под нос и глядя куда-то в пространство. Кику осторожно достаёт старые сухари для густоты супа и бережливо собирает нарезанное мясо ― ни одна крошка не должна пропасть даром.
Через пару минут после того, как всё отправляется в кастрюлю, появляется заспанный Людвиг. Он удивлён присутствием Ивана, но потом он замечает суп. Феличиано внутренне морщится, наблюдая, как удивление на лице немца сменяется изумлением. Вот сейчас он…
- Откуда курица?
Фраза звучит сурово, но его взгляд прикован к кипящему супу. Они давно не ели ничего такого питательного, такого свежего. Зима оказалась тяжёлой, поставки пищи в Берлин в последнее время ― нерегулярными. Иван продолжает помешивать суп, улыбаясь с привычным спокойствием.
- Яйца откуда ― из кур, так? Яйца я вам достал, чего бы и курицей не поделиться?
Людвиг легко сдаётся, чего ещё месяц назад не случилось бы. Он не в настроении спорить, он устал, что заметно по тёмным кругам под глазами.
-Что раньше, курица или яйцо… Из меня, Иван, никудышный философ, ― улыбаясь, вздыхает немец, отодвигая стул и усаживаясь рядом с итальянцем, ― Феличиано, закрой рот, слюной захлебнёшься.
---
Феличиано просыпается среди ночи, на этот раз не от голода, а от звука приглушённых голосов. Место рядом с ним пустует, значит, Людвиг там, разговаривает. Любопытство всегда было одной из слабостей Феличиано; он выскальзывает из кровати и осторожно выглядывает в приоткрытую дверь. В гостиной за кофейным столиком сидят Людвиг и Иван. Немец мрачно хмурится, на лице русского нет и тени привычной улыбки.
-…даже предположить невозможно, ― почти срываясь, говорит Людвиг, ― мне нечего тебе сказать.
- У тебя очень хорошие записи, ― без единой эмоции прерывает Иван, ― ты дотошный.
- Но я не…
-Неправда, ― тон Ивана не меняется, но Феличиано понимает, что менее сдержанный человек уже бы кричал, требуя, ― я знаю. Я там был.
Людвиг вздрагивает, как от удара.
- Значит…Это был ты. Господи, Иван…
- Я не обвиняю, ― мягко, бесцветно говорит Иван, ― я должен был что-то сделать. Я…должен был сопротивляться. Ради них. Но я доверял тебе…У нас был подписан пакт. Но когда ты был внутри меня…
- Иван.
- Мы делаем то, что приказывают правители, так ведь? ― перебивает Иван, обращаясь будто бы уже не только к Людвигу, ― я не виню тебя…Да и как я могу. Я не невинен. И не наивен. Но ты ведь должен был знать, куда их уводят? Пожалуйста. Я должен их найти.
- Иван, повторяю, я не знаю, где твои сёстры. Я вообще не знаю, кто где. Всё слишком быстро меняется. Я не могу уследить. Особенно с тех пор, как я перестал служить Гитлеру. Я отказываюсь называть этого человека правителем, он не Германия.
Короткая пауза растягивается долгой напряжённой тишиной. Её нарушает Иван.У него странный, пустой голос.
- Мои люди умирают от голода. В твоих лагерях, рядом с теми, кто не мил твоему правителю. Ты ведь знаешь, что я должен уничтожить тебя. Понимаешь, я должен сделать тебе очень больно. Я хотел быть другом вам всем. Мой Даже наши правители казались друзьями. Но во второй раз ничего не выйдет.
- Я понимаю. Я был в лагерях.
Но Иван качает головой, смеётся.
- Не был ты. Посетить ― не жить там.
Людвиг вздыхает.
- Иван, для чего ты тогда нам помогаешь?
Русский снова посмеивается. Бледно, невыразительно ― пустой, отрешённый смех.
- Если не буду, то стану таким же, как ты. У нас был договор ― у меня есть честь.
- Ты как Кику.
Смех обрывается, и лицо Ивана, наконец, мрачнеет. Людвиг отстраняется, и Феличиано чувствует, как срывается в галоп его сердце.
- Я не как Кику и не как ты. Я не прощу вас, никого и никогда. Китай…Яо. Как оказалось, у нас с ним много общего. Вот потому, как бы тебе ни хотелось, моего доверия ты не добьешься.
- По какому еще «потому»?
Улыбка Ивана непроницаема, но в глазах плещется злость: он сыт предательствами по горло.
- Мы договорились с вами, мы доверяли вам. Но вы стали жадными, захотели сожрать свою ось. Япония – Китай. Германия – Россию. Но всё. Хватит.
- Вот, значит, как ты убиваешь врагов. Становясь их друзьями и сохраняя эту дружбу.
Снова смех, низкий, тёмный.
- Понял, наконец.
Людвиг вздыхает, его плечи опущены.
- У меня нет выбора.
- Именно.
---
Феличиано не дурак.
Он знает, что многие уверены в обратном. Проще думать, что художник, питающий нелепую слабость к спагетти, едва ли наделён проницательностью и способностью трезво оценивать происходящее вокруг.
Встревоженный подслушанным разговором Людвига и Ивана, он снова просыпается и, решив посидеть на кухне и допить остывший чай, выходит в коридор. Кику всегда оставляет чай, на случай если кому-нибудь снова придётся запивать кошмары или просто захочется утолить жажду; воду из-под крана сейчас пить не стоит.
Иван, однако, всё ещё сидит в зале, на нём нет привычной громоздкой верхней одежды, только просторные пижамные штаны Людвига. Он рассеянно поглаживает ткань на бедре и не сразу замечает Феличиано. Его силуэт, очерченный призрачным светом раннего утра, напоминает итальянцу о ветхих осыпающихся статуях, исполненных маниакальной красоты и верных заповедям Ренессанса.
Забывшись, он делает шаг вперёд, и паркет под ногой скрипит. Иван моментально выпрямляется ― взгляд, то ли защищающийся, то ли атакующий впивается в Феличиано. Пару долгих мгновений они смотрят друг на друга с совершенно одинаковыми выражениями лиц.
Расслабив плечи, Иван склоняет голову. Без всех слоёв одежды он кажется гораздо меньше.
- Не спится?
Феличиано, в свою очередь, успокаиваясь, качает головой.
- Нет.
-А, ― весь ответ Ивана. И стандартная улыбка, конечно же.
Тишина кружит между ними, как снежинки на лёгком ветру. Иван на мгновение закрывает глаза, словно прислушиваясь к чему-то отдалённому и едва различимому. Он выглядит почти умиротворённо, его плечи всё также расслаблены. Феличиано кажется, будто перед ним великий медведь из детских сказок, что спокоен, когда его деткам ничего не угрожает.
- Иван? ― осмеливается он, забираясь в кресло у окна, где обычно сидит Кику.
Долгий ленивый взгляд фиолетовых глаз.
- Хм?
- Как думаешь…Как думаешь, это всё когда-нибудь кончится? То есть, я знаю, что всё когда-нибудь кончается, но…Ох, ничего-то я не понимаю.
Под взглядом Ивана Феличиано всё сильнее краснеет от смущения. Такой прямой взгляд иногда бывает у Кику: его не способен прочесть даже Людвиг. Разве что взгляд Ивана грубее; он пустой, не то что бы недобрый, но совершенно точно не тёплый.
- Нет, ― тихо отвечает Иван, ― ты всё понимаешь. Всё когда-нибудь кончается. Прежним уже ничего не будет. Даже если слегка изменится ― прежним не будет.
- Да и не надо мне этого прежнего! ― кричит Феличиано, изумлённый собственным эмоциональным всплеском. ― Снова и снова это прежнее, я устал! Людям больно, нам больно. Если ничего не изменится… Да пусть меняется, только бы люди не страдали. Как сейчас. Иван? Иван, о Господи, прости меня…
Во взгляде Ивана растерянность, но потом он касается лица пальцами и чувствует, как по коже текут слёзы. Он медленно, почти благоговейно трёт глаза, прежде чем лизнуть кончики среднего и безымянного пальцев. Феличиано понимает: ему нужно доказательство, что они, эти слёзы, настоящие, что сам Иван ― настоящий.
Не выпуская пальцев изо рта, Иван крепко зажмуривается. Он откидывается на спинку дивана и улыбается с невиданной прежде искренностью. Детская улыбка, невинная самым прекрасным и пугающим образом.
- Не извиняйся, Феличиано, ― бормочет Иван сквозь пальцы, ― спасибо… Спасибо. Спасибо…
Улыбнувшись в ответ, Феличиано, поднимается и смотрит на падающий лёгкий снег за окном. Сложно будет отыскать дрова для печки, газ для плиты ― ещё сложнее. Но всё будет хорошо; всё это кончится, всё изменится.
- Я живой, ― шепчет Иван, ― я живой.
Обоснуй тайм.
Зимой 42-43 с продовольствием стало совсем плохо. Недостаток пропитания вкупе с нормированным распределением продуктов привёл к тому, что некоторые из них, особенно скоропортящиеся (мясо, яйца, бананы), стали практически недоступны. То же касалось кофе, чая и лекарств.
1. Германия: В 43 году ограничение выдачи продуктов на руки было введено на государственном уровне, но недостаток продовольствия наблюдался уже в 42.
2. Италия: Карточки введены в 39 году. К 42 общая калорийность рациона в Италии (а также в Прибалтике, Словакии и Франции) была недостаточной для того, чтобы нормально работать.
3. СССР: Контроль распределения продуктов существовал в СССР, собственно, со времени образования государства, но с началом Второй мировой ситуация резко ухудшилась. На оккупированных территориях (а также в Польше, Греции, Югославии) был голод.
- Иван имеет в виду САМ-4 Москалёва. Подробнее на русском языке о нём можно почитать здесь: http://tancist2005.narod.ru/lib/moskalev/03.htm
@темы: World War II Arc (Война)
-
-
10.09.2011 в 21:28-
-
11.09.2011 в 00:16я так полагаю, оно было при этом модным и очень стильным
Он знает, что его благодарность часто смущает людей и уже понял, что дело, как правило, не в нём
не в нём, а в том, что он при этом принимается составлять людям компанию, когда эти самые люди хотят в одиночестве почитать книгу
смотри, вот этот преодолевает один Мах, но это старая модель. Ракетный, крылья треугольные, тридцать третьего года....
получи, составитель компаний! Х)))
Я, правда, всего пару раз летал.
и оба во сне. страшно, аж жуть
- Мне нравится изобретать, ― мягко, почти смущённо говорит Иван,
почти смущенно говорит Иван, вспоминая последнюю модель
автомобиляLadaИван таинственно пропадает и возвращается с курой,
шикарная фраза Х)) переделаю и буду по жизни использовать в разговорной речи
Феличиано, закрой рот, слюной захлебнёшься
Мой Даже наши правители казались друзьями
мне кажется, или тут какая-то путаница в начале? может лишнее "мой"?го силуэт, очерченный призрачным светом раннего утра, напоминает итальянцу о ветхих осыпающихся статуях, исполненных маниакальной красоты и верных заповедям Ренессанса
потрясающе красивая фраза
в который уже раз отмечаю, что у автора очень женственная манера писать мужчин. плачущий от искренности Феличиано Иван это да
но перевод очень красивый, местами просто замечательный
но я что-то не заметила ни у кого увлажнившихся глаз, что расстроила меня безмерно
-
-
11.09.2011 в 17:48-
-
11.09.2011 в 18:53Приз лично моих симпатий получает Феличиано, он так похож на живого человека, что прямо зла не хватает.
вот нам, признаться, тоже зла не хватает, ибо крайне затруднительно при переводе не смешивать своё отношение к Венику с тем образом, который задаёт автор — у маффин волосы в ушах поседели, а махонский уже который день подряд плачет себе в подмышку D:
пожалейте нас кто-нибудь, блятьKamizuki the Zaba,
я так полагаю, оно было при этом модным и очень стильным
это ты сейчас с огнём играешь, между прочим D:
и оба во сне. страшно, аж жуть
вот, скажем, если тебе приснится очень качественный сон про то, что ты летишь в самолёте, но не вверх, а вниз, и герметичность салона нарушена, и нога твоя при этом горит адским пламенем, а на задних рядах орут "Тагил!" — вот ответь мне, друг, не кривя душою, тебе не было бы страшно? :3
почти смущенно говорит Иван, вспоминая последнюю модель автомобиля Lada
злой ты человек D:
мне кажется, или тут какая-то путаница в начале? может лишнее "мой"?го
спасибо дружище, мы оперативно поправили
плачущий от искренности Феличиано Иван это да
знаешь, колдунство этого фика состоит в том, что когда ты читаешь его и воспринимаешь героев, не выныривая из заданных автором обстоятельств — ты веришь в то, что герои могут вести себя так. но как только выныриваешь на поверхность, тут же ощущаешь лютый батхёрт. причем, не столько от того, что персонажи поданы странно, сколько оттого, что в процессе прочтения тебя это устраивало
но я что-то не заметила ни у кого увлажнившихся глаз
так это ведь очевидно. посмотри ответ Ральфу Рибеку и поймёшь, что увлажнившиеся глаза сейчас у махонского, и он плачет ими себе в подмышку :3
Near Dandelion,
всегда пожалуйста!
Хотя, ООС конечно немного смущает...
смущает иногда не столько ООС, сколько восприятие истории, ведь автор не ищет виноватых, как это случается обычно. по сути, трудно считать за ООС те проявления характера, который автор вывел из канонных крох и при этом вывел психологически обоснованно.
-
-
11.09.2011 в 19:45-
-
11.09.2011 в 21:04-
-
12.09.2011 в 11:10Да, характеры мне особенно нравятся, не стандартны, и это радует. А трактовка исторических событий смотрится весьма органично, как не странно. Люди и государство в котором они живут это две разные вещи.