Персонажи и пейринг: ГерманияХРоссия, Пруссия
Жанр: кладовка, романс, драма.
Рейтинг: pg-15
Предупреждения: там есть Гилберт -> там есть пара нецензурных слов.
Глава VI. О дружбе и границе. О границе и дружбе.
Здесь вполголоса любят, здесь тихо кричат,
В каждом яде есть суть, в каждой чаше есть яд;
От напитка такого поэты не спят,
Издыхая от недосыпанья.
И в оправе их глаз - только лед и туман,
Но порой я не верю, что это обман;
Я напитком таким от рождения пьян,
Это здешний каприз мирозданья.
Нарисуй на стене моей то, чего нет;
Твое тело, как ночь, но глаза, как рассвет.
Ты - не выход, но, видимо, лучший ответ;
Ты уходишь, и я улыбаюсь...
И назавтра мне скажет повешенный раб:
"Ты не прав, господин"; и я вспомню твой взгляд,
И скажу ему: "Ты перепутал, мой брат:
В этой жизни я не ошибаюсь".
Борис Гребенщиков, «Сталь»
Людвиг проснулся. Голова болела так, что, казалось, вот-вот расколется на части. День уже был на середине: если верить часам, ровно двенадцать. Если верить полумраку в комнате — тоже ровно двенадцать, но, как минимум, ночи. Давно уже не случалось такого, чтобы он игнорировал будильник. Дождь собирался третий день кряду, но никак не мог пролиться. Наверняка снаружи сейчас набрякшее и отяжелевшее от воды тёмно-серое, почти чёрное небо, придавливающее к земле своей тяжестью душный летний воздух. Проходящий сквозь плотно запахнутые портьеры скудный рассеянный свет равномерно заполнял комнату, и его едва хватало на то, чтобы сгладить оставшиеся от ночи тени. Людвигу вдруг вспомнился Ленинград. Стылая, холодная волна прокатилась по телу, как будто фантомная боль, пугая своей чуждостью. Мышцы спины непроизвольно сжались. Людвиг передёрнул плечами, стараясь сбросить ложное оцепенение.
Потревоженный его движениями, Иван заворочался во сне и, перевернувшись на бок, уткнулся носом в ухо Людвига. Крайне неразборчиво он пробормотал что-то и затих. Его дыхание было ровным и очень осторожным. Щёку чуть царапнула колючая, едва заметная щетина.
Потолок в комнате казался неестественно ярким: он как будто светился, напитавшись за ночь просочившимся в комнату уличным светом от фонарей и запоздалых машин. Людвиг чувствовал, как, ослабленные сном, очень мягко, почти беспомощно, касаются его ключицы пальцы Ивана.
Стена снаружи разделяла Берлин на две части. С одной стороны она была расписана уличными художниками, а с другой — тенями часовых, идеально чёрными на бесцветных плитах. Иногда ему казалось, что стена проходит прямо через его сердце. Вчера была война. Вина. Ошибки. Завтра продолжится хитрая дипломатия, государственные интересы. Деньги. Но сейчас есть эта комната. Отражающийся от потолка свет, заполняющий пространство так, что можно сосчитать все родинки на плечах Ивана. И кто знает, как долго продлится это «сейчас».
- У этих отношений нет будущего, — пробормотал самому себе Людвиг. И тут же почувствовал, как Иван медленно ведёт указательным пальцем по ключице, от плеча до ложбинки под шеей.
- Теоретически, я в Москве, а ты в Бонне, — зашептал он, едва касаясь губами уха. Людвиг чувствовал, что Брагинский улыбается. — Практически — мы оба в Берлине, в твоей кровати. У этих отношений даже нормального настоящего нет. Зато какое прошлое…
Тихо и отрывисто засмеявшись, Иван перекатился на спину.
- Брагинский, у тебя всё через задницу.
- Это ты сейчас о чём?
Людвиг усмехнулся, но ничего не ответил.
- Который час? — Иван вытянул вверх руки и, сцепив пальцы в замок, хрустнул всеми суставами разом. Возможно, даже локтевыми. Людвиг только непроизвольно поморщился от такой утренней зарядки, но, как обычно, комментировать её не стал.
- Двенадцать.
- Вот чёрт. — Иван зарылся ладонями в волосы и принялся массировать голову. — Как же башка-то болит…
- Контрастный душ тебе в помощь, — добродушно хмыкнул Людвиг. Кажется, страдания Брагинского чуть сбавили его собственную головную боль.
- Сейчас бы выпить чего…
- Может, мне ещё и в магазин сбегать?
Иван хотел было что-то ответить, но чуть нахмурился, видимо, прикидывая что-то в уме, и, наконец, спросил:
- А где двенадцать?
- В Берлине, — Людвиг улыбнулся, глядя, как Брагинский, будто ужаленный, резко сел в кровати и тут же замер, очевидно, от приступа головной боли.
- Твою мать! У нас уже два.
- Я так понимаю, на завтрак ты не остаёшься, — праздно развалившись на кровати и заложив под голову руки, поинтересовался Людвиг, глядя, как Иван скрывается в ванной. Зашумела вода.
- Один. Два. Три… — начал вдруг неспешно и громко считать немец, — напоминаю, что твоя зубная щётка жёлтая. Четыре. Пять. Шесть…
Шумела вода. Людвиг продолжал считать.
- Что ты считаешь?
- Двадцать четыре. Двадцать пять… Сколько лет тебе дадут за опоздание на работу. Двадцать семь… Шестьдесят четыре.
- Кажется, ты несколько чисел пропустил.
- Ничего подобного. Шестьдесят пять. Это за связь с иностранцем. Шестьдесят шесть.
- Тридцать семь лет — не многовато ли?
- Пять за иностранца, Тридцать два… Тоже за иностранца. Шестьдесят семь.
- Как это?
- Если бы была иностранка, то только пять. Шестьдесят восемь.
- Расслабься, Людвиг, меня просто расстреляют.
- Шестьдесят девять… Иван, останься.
- У тебя работа… у меня работа…
Вымытый, выбритый и значительно посвежевший, Брагинский вышел из ванной с полотенцем на плече, задумчиво поскрёб волосы на груди и принялся выискивать детали своего вчерашнего гардероба среди валяющейся на полу одежды. Первой отыскалась повисшая на настольной лампе рубашка — дальше дело пошло быстрее. Людвиг перестал считать и некоторое время молча наблюдал за перемещениями Ивана по комнате.
- А если серьёзно, Иван, — Людвиг сел в кровати, — что ты скажешь в Москве по поводу своего опоздания?
Уже полностью одетый, Брагинский приземлился на измятую простынь рядом с Людвигом и принялся натягивать обнаружившиеся в последнюю очередь носки.
- Скажу, что подавлял вооружённый конфликт. На земле всегда где-нибудь есть вооружённые конфликты.
Иногда Людвигу было очень сложно понять, когда Иван шутит, а когда говорит серьёзно.
- А если нет?
- Значит, придётся его выдумать. Или спровоцировать, — Иван улыбнулся и добавил. — Ну, всё, я пошёл.
Людвиг слышал, как Брагинский спустился вниз. Полминуты тишины и едва различимого шороха надеваемой верхней одежды. Чуть громыхнувшая вешалка — обычно Иван её почти сваливает. Гавкнул пёс.
- Пока, Мухтар, — бросил ему Иван и вышел. Почему-то всех его собак он называл этим именем. Впрочем, они, кажется, не обижались.
Людвиг откинулся на кровать и упёрся взглядом в потолок. Головная боль вкрадчиво и неотступно въедалась в затылок. Где-то внизу постучали в дверь, а через минуту осторожно её приоткрыли. Пёс ворчливо гавкнул, но рычать не стал.
- Людвиг! — донёсся из прихожей хриплый голос. Голос, который Людвиг узнал, даже если бы его контузило. Есть люди, которые постоянно опаздывают; есть люди, которые постоянно приходят не ко времени. Гилберт относился к числу последних. Понимая, что его внешний вид не слишком подходит для того, чтобы принимать гостей (даже если эти гости — родственники), Людвиг в поисках одежды неспешно окинул взглядом комнату. Торопиться было не за чем. Два и два мог сложить кто угодно, даже Гилберт.
- Так и знал, что ты здесь! Я звонил в Бонн, но тебя там с утра не оказалось. А когда я подходил к дому, то столкнулся с Брагинским! — продолжал тем временем Гилберт. Если судить по удаляющемуся голосу, он направился в кабинет, где в это время суток всегда можно было застать Людвига за работой. — И вид у него был… странный. Представляешь, он мне сказал: «Привет, Гилберт!» Не то что бы он раньше не здоровался никогда… Но он странный какой-то — зуб даю, странный. Людвиг, ты где? — шаги брата теперь становились тише, впрочем, уже через полминуты он выдал своё местонахождение, продолжив говорить и одновременно что-то жевать. — Во, до меня, кажется, дошло что именно было не так. Он в последнее время тихий какой-то. Даже на человека стал похож. Как ты думаешь, может, он умирает? Было бы неплохо. Чёрт возьми, Людвиг куда ты запропастился? — голос брата теперь был совсем близко. — Что-то произо…
Брат открыл дверь в спальню как раз в тот момент, когда Людвиг, едва успевший облачиться в трусы, накинул на себя рубашку. Гилберт поперхнулся и, кашлянув, долбанул кулаком по груди.
- Выйди за дверь и постучись, — наставительно, бессознательно копируя Родериха, сказал Людвиг. Опешивший Гилберт уже сделал было шаг за порог, но застыл, переводя взгляд с растрёпанной кровати на не менее растрёпанного брата, на окно, за портьерами которого обычно виделось крыльцо дома, и снова на кровать. Два и два складывались в его голове чертовски быстро.
- Твою мать! Что вообще здесь происходит? Брагинский и ты… ты и Брагинский?..
Людвиг потянулся к тумбочке и, взяв расчёску, степенно принялся приводить в порядок волосы. Брату нужно было выговориться.
- Только не говори мне, что это не то, что я подумал! Это именно то, что я подумал! — заложив руки за спину, Гилберт стремительно ходил по комнате туда-сюда, очевидно, пытаясь выглядеть внушительнее и серьёзнее, но то и дело взлохмачивал волосы и, порываясь к обличающим театральным жестам, вновь сцеплял руки за спиной. — Я хренею! Сначала ты таскался за младшим Варгасом и в результате чуть не угробил всех нас — я смиренно терпел. И мало того, что после всего этого он кинул нас и пошёл войной на Родериха…
- Его вынудили Артур и Франсис, ты это прекрасно знаешь.
- Он мог отказаться.
- Не мог.
- Мог, чёрт возьми, мог! А когда ты, как одержимый, носился со своим Третьим рейхом — я тоже терпел. Более того, я даже благородно уступил тебе. Подумал, подрос брат, умнее стал, почему бы не дать порулить! Дал, блять! И что вышло? Нет, прошу заметить, я даже не сильно обиделся на тебя, когда ты проиграл войну, а меня — вместо тебя, обрати внимание — отправили в отставку как государство. Я решил, что потерплю ещё немного, перебьюсь как-нибудь в том сарае, который ты мне выделил, и мы что-нибудь придумаем лет через сто. И что же я вижу сейчас… Людвиг, это же Брагинский! — Гилберт не выдержал и гневно ткнул указательным пальцем в сторону дверного проёма, как будто Иван прятался где-то там; пожалуй, это выглядело бы комичным, но в глазах брата сквозь дурацкое возмущение вдруг прорвалось беспокойство, неподдельный страх за самого Людвига. — Он чуть не убил тебя и с упоением продолжает разваливать наши земли. Людвиг, ты в своём уме? — Гилберт резко опустил руку и сжал кулаки. Кажется, он понял, что сказал чуть больше, чем хотел, и продолжил в своей привычной манере. — Где твоя гордость, Людвиг? Ты обо мне подумал?
Людвиг сделал долгий вдох и такой же продолжительный выдох. Положил на место расчёску. По крайней мере, Гилберта не возмутил тот факт, что Брагинский не женщина. Но всё же… он ожидал от брата обвинений, истерик, любых выпадов, но промелькнувшая тревога затронула его куда сильнее и совсем не так, как он ожидал.
- Всё с моей гордостью в порядке, Гилберт.
Спокойный и уверенный голос брата как будто одёрнул Гилберта, нарезавшего круги по комнате. Он остановился и внимательно посмотрел на Людвига.
- То есть ты с ним… из-за политики…ты…
- Нет, — резко прервал Людвиг и, встав с кровати, подошёл к брату. — Повторяю: с моей гордостью всё в порядке.
- Он тебя вынудил.
- Нет, Гилберт.
- Споил, значит.
- Гилберт.
Брат смотрел на него с растерянностью и замешательством. Казалось, он истратил все спасительные зацепки, которые могли дать хоть какое-то рациональное объяснение происходящему. Его руки потерянно застыли в воздухе в каком-то незавершённом жесте.
- Тогда…
Гилберт не стал договаривать, боясь, что заданный вопрос тут же настигнет положительный ответ. Наконец, опустил руки и снова сжал кулаки, как будто боялся каким-нибудь движением в очередной раз выдать свою тревожность. Людвиг нахмурился.
- Долго объяснять, — коротко бросил он и отвлёкся, чтобы застегнуть манжеты рубашки. — Зачем ты пришёл, Гилберт, что-то нужно?
Людвиг понимал, что подобным вопросом обижает брата, но продолжать этот разговор дальше было невозможно. Он видел, как Гилберт хотел уже отвернуться к окну, но вовремя сообразил, что будет выглядеть, по меньшей мере, глупо, произнося пламенные речи, упёршись носом в портьеру.
- Нужно…Да, блин, нужно! Мне нужно жить спокойно на своей земле. В собственном доме, чёрт возьми, не опасаясь, что каждую минуту внутрь может ввалиться Брагинский с очередной порцией грёбаных идей от своего грёбаного правительства. Я хочу думать собственные мысли без оглядки на то, что завтра на это донесут. Иногда мне кажется, что я живу не у себя дома, а у Брагинского в подвале. Твою мать, у меня уже все мозги затраханы этим светлым социалистическим будущим!
- Гилберт, возьми себя в руки. Что конкретно тебе нужно?
- Мне нужны деньги и несколько книг для работы над моими мемуарами, — с вызовом ответил он и сложил руки на груди. Людвиг невольно улыбнулся.
- Ты их всё-таки пишешь?
- Да, пишу. И об этом, будь уверен, тоже напишу.
Гилберт вцепился в рукава сюртука так, что побелели костяшки пальцев. Людвиг прошёлся по комнате, остановился около низкого столика и, неспешно и аккуратно убрав с него собственные брюки, нашёл оставшуюся от вчерашнего бутылку виски. С удивлением отметил, что в ней ещё всё-таки что-то было. Крутанул крышку — жесть с сухим шелестом заскользила по стеклянной резьбе — и плеснул в стоявший рядом стакан.
- Раньше тебе не приходилось забивать похмелье виски. Он всё-таки тебя споил.
Ничего не ответив, Людвиг молча подал стакан брату. Гилберт протянул руку и взял. Даже в полумраке комнаты было заметно, что его пальцы дрожат. Он опрокинул в себя виски залпом, как будто это была вода.
- Можно один вопрос? Только ответь честно, — на миг Гилберт отвёл взгляд, а потом спросил на одном дыхании, будто боялся передумать. — Ты проиграл Вторую мировую из-за этого?
- Нет, конечно, — голос Людвига был тихим и мягким, как если бы он объяснял элементарные вещи ребёнку. Гилберт рассеянно кивнул и, сделав пару шагов, поставил стакан на стол.
- Хорошо, Людвиг. Я пойду, пожалуй.
- Но…
Гилберт только покачал головой, давая понять, что возражений не примет. Он старался выглядеть рассерженным и возмущённым, но выражение глаз по-прежнему выдавало всё тот же, уже однажды промелькнувший страх, к которому примешивалось что-то ещё. Нет, не обида. Чувство, очень близкое к тому, которое возникает, когда тебя предают дорогие люди.
- Я загляну, позже, — голос ровный и спокойный. Слишком ровный и слишком спокойный.
Людвиг отодвинул портьеру. В комнате стало немного светлее. В окно было видно, как Гилберт выходит из дома: шагает быстро, а голова как будто втянута в плечи. Один раз он остановился, чтобы обернуться, возможно, даже вернуться в надежде на то, что всё это какая-то страшная дурная шутка. Но, видимо, он передумал и только ускорил шаг. Скрылся за поворотом.
Людвиг сел на кровать, поставил на пол бутылку, которую всё это время держал в руке. Навалившись локтями на колени, расстегнул рукава рубашки. Так же, как и Гилберт несколькими минутами раньше, взлохматил волосы.
В небе громыхнуло, и через секунду на землю рухнул ливень, капли, умножая силу притяжения, как ополоумевшие, застучали по окнам. Забарабанили по раскалывающейся от боли голове. Людвиг стащил с себя рубашку: у него было много работы сегодня, но первым делом — душ.
Обжигающе горячие капли щекотали кожу. Шквал дождя был слышен даже здесь, в ванной. Вода стекала по бровям и ресницам и застилала глаза. Всякий раз, спрашивая Ивана о том, как он покрывает свои участившиеся опоздания и незапланированные командировки в Берлин, Людвиг был более чем уверен, что Москва в курсе. Не было уверенности только в том, какие цели преследуют управители Ивана, позволяя себе как будто не замечать некоторых нюансов его личной жизни.
Четверть века назад Людвиг уже оказывался в подобной ситуации: Вторая мировая была на пороге, в воздухе пахло порохом, все с нетерпением ожидали, кто же первый зажжёт спичку, и с интересом обменивались друг с другом завещаниями. Договоров в те предвоенные годы было подписано столько, что даже наглядно расчерченные схемы расстановки сил не всегда давали возможность понять с первого взгляда, кто с кем в союзе и против кого в конечном счёте придётся воевать.
Людвиг только-только заварил себе крайне крепкого кофе и сел за составление очередного плана-конспекта, как в дверь постучали. Когда за порогом против всех правил логики, с утра пораньше, обнаружился Брагинский, Людвиг почувствовал, как день начинает медленно, но верно срываться с цепи.
- Доброе утро, я всего на пять минут! — оптимистично начал русский, взмахнув перед собой пачкой каких-то документов. В последнее время он зачастил в Берлин, прикрываясь экономическими соображениями.
Людвиг только кивнул в знак приветствия и пропустил нежданного гостя внутрь. Знал он эти «пять минут». Если Брагинский заявляется с бумагами сам, а не отправляет с ними третьих лиц, то это верный признак того, что в бумагах этих очередное творение советских буквоедов, насовавших под каждое слово таких бюрократических капканов, что изучать тексты документов придётся тем тщательнее, чем больше вероятность того, что подписаны они не будут. И пять минут неизбежно перерастут в пять часов.
Людвиг занял своё место за рабочим столом. Горячий и крайне крепкий кофе уже успел остыть и даже как будто стал менее крепким. Дверь в кабинет осталась открытой, и через дверной проём, наискосок, было видно, как Брагинский неспешно разматывает бесконечно длинный шарф, снимает пальто и водружает всё это на вешалку.
«Пять минут, как же», — в который раз подумал немец, глядя, как Иван входит в кабинет.
С огромным трудом подавив в себе малодушное желание вот прямо сейчас объявить войну, Людвиг всё-таки не смог сдержаться на все сто и, когда Брагинский, подтянув стул, сел напротив, подчёркнуто вежливо спросил:
- Водки?
- Нет, спасибо, я уже позавтракал.
Людвиг поспешно нахмурился, чтобы сдержать усмешку. У Брагинского было странное чувство юмора: некоторые шутки были удивительно правдоподобными, другие же вызывали в обществе истерический резонанс.
- Что там у тебя?
- Да так, экономическая волокита. Сверху уже всё оговорили, так что можешь не тратить время, там всего на двух страницах подпись нужна.
Показательная небрежность Брагинского в подобных делах всегда вызывала у Людвига и раздражение, и подозрение одновременно: если русский, в самом деле, не читает то, что одобрено сверху, то это глупость; если надеется поймать его на эту детскую уловку — то это глупость в квадрате; если он хочет таким образом его позлить… Можно считать, что с этим он справляется успешно.
Документы, действительно, оказались весьма безобидными бумагами экономического характера. Даже после пристрастного прочтения. Ещё раз прикидывая все возможные варианты последствий, Людвиг задумчиво посмотрел на Брагинского. И только тогда обратил внимание на то, что тот тоже не теряет время даром и что-то с интересом изучает. Что характерно, этим «чем-то» оказался очередной вариант антисоветской листовки, временно не пропущенной в печать. Очевидно, почувствовав внимание к своей персоне, Иван поднял голову. Людвиг отвёл глаза и невольно вернулся взглядом к листовке в руках русского.
- У нас такие же печатали. Только про фашизм, — с улыбкой сказал Брагинский, продолжая вертеть злосчастную бумажку. — Интересно, их на одной типографии делают?
- Не знаю, — видимо, интерес Ивана настолько умалял нелепость вопроса, что Людвиг ответил прежде, чем осознал абсурдность ситуации. И продолжил ей в тон. — Как тот старый самолёт — взлетел?
- Оставил испытательный полёт до лучших времён, — Брагинский положил листовку на край стола, где она и лежала раньше. — У меня такое чувство, что я ещё налетаюсь.
Людвиг понимал, что разговор выходит за рамки дозволенного общения с потенциальным врагом и чем скорее будут подписаны бумаги, тем скорее всё закончится. Ивану он так ничего и не ответил — торопливо поставил две подписи и передал всё русскому. И уже готов был попрощаться, но вдруг Брагинский, бегло просмотрев бумаги, изрёк:
- Ты один лист не подписал.
- Подписал, он последний. Будь внимательнее, Брагинский.
- Подписал. Действительно, последний. Но не тот.
Иван улыбнулся. Людвиг почувствовал, как внутри похолодело.
- И что я подписал? — стараясь сохранить бесстрастный тон, поинтересовался он и протянул ладонь, чтобы взять лист.
- Да так, — Иван сложил бумаги и встал. Его улыбка стала ещё шире. — Ну, я пошёл.
- Брагинский, это не смешно.
Людвиг тоже встал и обошёл стол. Иван сделал шаг назад. Ещё шаг. Из кабинета он почти выбежал. Людвиг чувствовал, что закипает. Не хватало ещё носиться по дому за русским. Сохраняя спокойствие и достоинство, Людвиг неспешно вышел из кабинета – и успел увидеть, как Иван покидает приёмную.
- Брагинский, прекрати дурачиться. Я могу собак спустить.
- Ага, и они залижут меня до смерти, — донёсся из коридора бодрый голос русского. Людвиг только скрипнул зубами: собаки, в самом деле, относились к Брагинскому весьма дружелюбно. Наверное, потому что не умели читать листовок.
Людвиг вышел в коридор. Брагинский стоял в нескольких метрах. Он улыбался зло и весело, а глаза блестели каким-то неуправляемым огнём. И сорвался с места за секунду до того, как был ухвачен за воротник. Когда Иван помчался к входной двери, то Людвиг уже решил, что всё пропало, но, как оказалось, тот и не думал сбегать. Перепрыгнув через спящую у двери собаку, Брагинский на миг остановился на лестнице на второй этаж. Когда через пса перепрыгнул сам Людвиг, тот поднял голову и проводил одобрительным взглядом убегающего вверх по лестнице хозяина: попался хотя бы один приличный гость, заставивший его забыть на время о бесполезных бумагах и немного размяться.
После двадцатиминутной гонки по дому Людвиг выяснил, что Брагинский достаточно быстро бегает, изящно катается по перилам, хорошо прыгает, но не всегда вписывается в повороты. Впрочем, от этого больше страдают последние. Первым ворвавшись в кабинет, Иван бросил бумаги на стол и взгромоздился на них сверху. Людвиг остановился на пороге, чтобы перевести дыхание.
- Хорошо, я тебе его отдам. Но при одном условии.
Опасаясь, что любой наводящий вопрос может продлить беготню до вечера, Людвиг только кивнул и, закрыв за собой дверь, подошёл ближе. Так, на всякий случай. И ещё чуть-чуть ближе. Мало ли что может прийти на ум русскому, хотя он, кажется, больше бегать не собирался. Более того, складывалось впечатление, что Брагинский ещё толком не придумал условие, которое собирался выдвинуть. Не то что бы Людвиг готов был на него согласится, каким бы оно ни было, но и драться из-за бумажки с неизвестным содержанием не хотелось: это было бы крайне несвоевременно, а значит, неразумно. Терзаемый самыми худшими предчувствиями того, что же выдаст взбалмошная голова русского, Людвиг сделал ещё один шаг вперёд. Но Иван сидел, не шелохнувшись, будто прирос к столу, и молчал, словно внезапно онемел. Ситуация была идиотической и, что ещё хуже, она затягивалась. Не выдержав, Людвиг схватил Брагинского за плечи — и будь, что будет… Но что будет так, его рациональный мозг предположить не мог. Мгновение замешательства, когда Брагинский притянул его к себе, стремительно сменилось вышибающим дух удивлением, когда он начал его целовать. Давно, очень давно, первый подобный порыв русского закончился тем, что Людвиг разбил ему нос. Но с тех пор прошло много времени. И много чего произошло. Немец отлично помнил, что они договаривались к этому не возвращаться, но сейчас желание оттолкнуть Брагинского почему-то не возникло.
Людвиг даже приблизительно не мог сказать, сколько всё это продолжалось и отвечал ли он — помнил только, как сквозь гул крови в висках откуда-то издалека прорвался звонок.
- Телефон, — рассеянно, будто с трудом различая собственную речь, пробормотал Людвиг, отстранившись от Ивана. Тот, не глядя пошарив рукой по столу, наконец, наткнулся на источник звука и взял трубку.
- Смольный на проводе. Да ради бога.
Брагинский протянул трубку Людвигу.
- Добрый день… — начал было он по-русски, окончательно сбитый с толку, но голос брата на другом конце линии не дал договорить.
- Людвиг? Сначала Брагинский говорит по-немецки, потом ты по-русски — что за херь у вас там творится? Это война? Я так и знал, что Советы начнут войну без предупреждения! Ты, главное, не бойся: я сейчас приеду и башку ему оторву! И ноги вырву!
Людвиг всё ещё стоял близко к Ивану, который, очевидно, слышал каждое сказанное слово, но при этом не только не выглядел рассерженным, но, наоборот, пришёл в самое весёлое расположение духа.
- Всё в порядке, Гилберт. Всё… нет, никакой войны нет. Не надо, Гилберт.
- А я тебя предупреждал, Людвиг! Предупреждал! Я старше, я умнее — мог бы послушаться…
Гилберт начал говорить что-то о том, как ему уже прежде приходилось не единожды спасать шкуру непутёвого брата и что сейчас он, так и быть, поможет, но это точно будет последний раз. Людвиг внимал вполуха, а когда Брагинский, соскочив со стола, снова неспешно поцеловал его и, усмехнувшись, помчался к дверям — и вовсе перестал слушать. Гилберт всё говорил и говорил, а Людвиг слышал, как удаляются поспешные звучные шаги Ивана, как открывается и закрывается входная дверь. Слышал и чувствовал, как немилосердно краснеют уши.
Только когда Гилберт счёл, что исполнил братский долг сполна и, распрощавшись, повесил трубку, Людвиг заметил, что Брагинский оставил на столе проклятые документы. Несколько быстрых движений и… Людвиг никогда не чувствовал себя большим идиотом, чем тогда, пока смотрел на абсолютно чистый лист, внизу которого справа одиноко красовалась его подпись.
Сейчас это казалось даже забавным, но тогда он упорно усмирял разбушевавшиеся эмоции и, в конце концов, решил вести себя так, будто ничего не случилось: отправил почтой в Москву злосчастные бумаги и старался больше не воспоминать об этом. А потом был заключён договор о ненападении. Людвиг ещё долго пытался решить, была ли эта случайность с подписыванием чистого листа частью хитроумного плана, а если не была, то что нужно было Брагинскому и знают ли в Москве о его безумной выходке. Последние два вопроса Людвиг задаёт себе до сих пор — с недавнего времени по другому поводу и гораздо чаще.
Несмотря на это тогда, в августе тридцать девятого, Людвигу удалось сделать то, чего не сумели достичь сомневающийся Франсис и неустанно торгующийся Артур: пакт с СССР был подписан. Однако, чем более пыталась немецкая и советская пресса убедить людей и друг друга в заключённом союзе, тем более эфемерным он казался, но именно эта мнимость, невозможность сотрудничества двух государств, ещё двадцать лет назад бывших противниками в Первой мировой, подхлёстывала желание развязать войну как можно скорее, пока задвинутое на задний план взаимное недоверие не обострилось вновь и не повлекло за собой отказов и новых договоров, но уже заключённых с теми, кого сейчас принято было называть их общими врагами.
Осень в Польше была потрясающе красивой. Странная, почти сюрреалистическая смесь пока ещё по-летнему зелёной травы и уже выжелтившихся по-осеннему листьев. Над всем этим висело небо: то низкое, молочно-серое, то недосягаемое и пронзительно-синее. Как будто природа, играя с людьми, точь-в-точь повторяла изгибы их странных, пограничных взаимоотношений.
Осенью, первого сентября, Людвиг начал войну, нарушив и перечеркнув все прежние договорённости с Феликсом. Это было похоже на лихорадку: и стремительное наступление, которому поляк сопротивлялся куда слабее, чем мог бы, и мобилизация Англии и Франции, сменившаяся напряжённым, нервным наблюдением за тем, как немецкая армия оставляет за собой польские города. И формальное, поддерживаемое словно не для соблюдения правил приличия, а для издевательства выжидание со стороны Советского Союза. Выжидание, превращённое в провокацию оказываемой Германии помощью и как будто незначительными, несущественными уступками, заставляющими уходить всё дальше от подписанных когда-то международных соглашений.
Людвига направили в Москву в конце сентября. Шёл уже второй день переговоров — было очевидно, что Риббентропу он нужен не для принятия окончательного решения и не для уточнения нюансов. На этом уровне всё уже решили и оговорили за него.
Была поздняя ночь или, скорее, очень раннее утро. Освещённые коридоры были пустыми и тихими, становясь от этого странно просторными, почти бесконечными. Поворот. Ещё один. Сейчас должен появиться кабинет, в котором проходит совещание. Брагинский стоял у окна, спиной к плотно закрытым дверям. Как Людвиг и предполагал.
На этом уровне всё уже решили и оговорили за него. За них.
Русский обернулся на звук его шагов и едва заметно кивнул в знак приветствия.
- Ты всё-таки позволил себе оторваться от горла Феликса? — сказав это, Иван улыбнулся, будто только что из вежливости поинтересовался здоровьем его собак. Людвиг мысленно усмехнулся тому, что вряд ли в данной ситуации он мог бы позволить себе проигнорировать приказ, вслух же сказал:
- Вместо меня остался Гилберт. Ему есть что сказать Лукашевичу.
Брагинский хмыкнул и снова повернулся к окну. Снаружи накрапывал мелкий дождь — похожие на пыль капли оседали на стекле, образуя беспорядочный матовый узор. Русский всматривался в него, будто стараясь найти там опровержение всем сегодняшним сомнениям. Напряжённый цепкий взгляд непонятным образом сочетался с лёгкой, казалось, забытой на губах улыбкой.
- Холодает. В Польше ещё тепло.
Последняя реплика Брагинского звучала и как вопрос, и как утверждение. Людвиг не был уверен, к чему именно клонит русский. Взаимное недоверие между хозяевами Третьего рейха и управителями СССР было настолько осязаемым, насколько очевидным было желание его подавить и усыпить — на этот раз посредством очередного договора, который сейчас обсуждался по другую сторону плотно закрытых дверей и который, сомнений нет, подписан будет.
- В последние дни в Москве стало особенно людно. Я, кажется, едва разминулся с Эдвардом.
- Хочу укрепить позиции кое-какими обязательствами перед тем, как наведаться к Тино, — пожав плечами, беззаботно бросил в ответ Брагинский, вскользь, как будто не придавая этому особенного значения. Едва различимые, неразборчивые голоса смешивались с шагами и шелестом бумаги — едва слышный стук дождя о стекло смешивался с ветром.
- Тебе, скорее всего, понадобится поддержка в Северной Атлантике, — после короткой паузы добавил русский. Всё также просто, всё также невзначай. Пальцы выстукивали по подоконнику какой-то незатейливый ритм.
- Скорее всего, — отозвался Людвиг, поймав себя на том, что невольно пытается вспомнить, откуда ему знаком этот простой мотив. — Сколько раз ещё ты намерен переступить через международные конвенции и соглашения с другими странами?
- Столько, сколько потребуется для того, чтобы не воевать с теми, с кем я воевать не хочу, — Брагинский улыбнулся. Можно ли воспринимать эти слова как выраженное открытым текстом нежелание воевать с ним, с Людвигом? Будь она неладна, эта тысячеликая улыбка с тысячей оттенков для каждой ситуации. Русский отстранился от подоконника и неспешно пошёл вдоль по коридору. Приглушённые ковровой дорожкой, звуки шагов приобретали особую, тяжёлую насыщенность и будто стелились следом за своим хозяином. Дойдя до конца коридора, он повернул обратно и снова направился к тому окну, около которого стоял Людвиг. В глазах Брагинского что-то изменилось, как будто за те несколько шагов, потребовавшихся, чтобы дойти до стены, он успел принять какое-то решение.
- Что ты задумал для меня, Людвиг? — его голос был очень тихим, но даже в неспокойной тишине коридора каждое слово слышалось чётко и ясно; русский говорил так, будто не спрашивал, а озвучивал аксиому. — Ты хочешь, чтобы Советский Союз воевал с Англией? Или твой фюрер решил оставить меня на десерт?
- Мы союзники — и этого достаточно, — жёстко и спокойно ответил немец. Лет сто назад в подобной ситуации он сказал бы «друзья», а не «союзники», и Брагинский, скорее всего, усмехнулся бы в ответ и хлопнул по плечу. Даже в том случае, если бы не поверил. Но сейчас он просто прошёл мимо, едва скользнув взглядом сначала по окну, затем по лицу Людвига. После секундного колебания немец всё же пошёл следом и через несколько шагов поравнялся с Брагинским.
- Союзники… — повторил русский, рассеянно глядя вперёд, — сейчас мы союзники. Людвиг, ты ведь меня не боишься — ты мне не доверяешь, Людвиг. — Иван повернул голову и посмотрел на немца. В прозрачном приглушённо-жёлтом свете настенных ламп его глаза казались бурыми. Разочарование в них смешивалось с сожалением. — Впрочем, я тебе тоже. Не доверяю, — коридор снова закончился, они повернули и пошли обратно. — Но сегодня мы союзники. Удивительно, правда?
Брагинский улыбнулся. Слишком весело и слишком открыто для одной улыбки, чтобы воспринимать её буквально. Людвиг отвёл взгляд. Он хотел было сказать что-то о расстановке сил, о том, что условности прошлой дружбы, какой бы она ни была, плохо вписываются в законы военного времени, но сам понимал насколько нелепо и ненужно это прозвучит. Такое можно сказать кому угодно, но не Брагинскому.
- И правда. Удивительно, — невесело усмехнувшись, ответил, наконец, Людвиг. Он вдруг вспомнил как тогда, в Генуе, русский говорил о том, что взаимовыгодные отношения как ничто другое способны сделать гибкой любую идеологию. Вот только ничто потом так сильно не связывает руки, как эта пресловутая гибкая идеология. И правда, удивительно.
Взгляд Брагинского стал чуть теплее — как если бы из всех возможных вариантов ответа Людвиг выбрал единственный верный. Русский остановился и уже собрался было что-то сказать, но двери, за которыми проходило подписание договора, открылись — в коридор хлынули голоса. Брагинский внезапно порывисто притянул его к себе и, крепко обняв, хлопнул пару раз по плечу.
- Не суйся ко мне с войной, Людвиг — Москва не так близко, как кажется, — тихо проговорил он прежде, чем отстраниться. Дружеские объятия для усмирения всё того же недоверия между временными союзниками — и, нет, не угроза, приятельский совет для пропасти недоверия между бывшими друзьями. Людвиг только улыбнулся в ответ, коротко, едва заметно. Иван кивнул.
Потом были сдержанные приветствия с подписавшими договор и такие же сдержанные взаимные поздравления.
Чуть позже Риббентроп поинтересуется, как настроен Брагинский, а Людвиг ответит, что русский не исключает вероятности войны с Германией, но первым нападать будет едва ли.
Чуть позже, в марте сорок первого, было белградское восстание, из-за которого нападение на Советский Союз было отложено на месяц. Впоследствии ещё долгое время Людвиг часто спрашивал себя, не эта ли отсрочка дала Ивану неуместную в их взаимном недоверии надежду на то, что воевать друг против друга им всё-таки не придётся; не эти ли несколько недель, зацепившиеся за хвост их последнего сентябрьского разговора, выплеснулись потом в странную растерянность Брагинского в июне сорок первого. И, наконец, не из-за этого ли промедления, в конечном счёте, была проиграна война? Впрочем, последнее со временем стало интересовать куда меньше.
Как бы то ни было, ни тогда, ни сейчас он не мог ответить точно ни на один из этих вопросов.
Друзей нужно держать рядом, врагов — ещё ближе. Людвиг запрокинул голову, подставляя лицо обжигающим струям. Так близко не подпускают даже врагов. Шум ливня по-прежнему перекрывал шум воды. Людвиг зажмурился и в который раз подумал о том, что, скорее всего, они оба — и Гилберт, и Иван — сейчас промокли до нитки.
Обоснуй таймОбоснуй тайм.
О дружбе и границе. О границе и дружбе. Дело не в том, что авторы никогда не повторяют по два раза два раза. Тут мы подразумеваем хитрую игру слов и фактов. Дело в том, что заключенный 28 сентября 1939 года германо-советский договор о дружбе и границе (не путаем с пактом Молотова-Риббентропа, подписанным на месяц раньше) в немецком варианте звучал именно как «договор о границе и дружбе». Чувствуете невесёлую нервную разницу, не правда ли? На договор в немецком варианте можно посмотреть здесь: www.zaoerv.de/09_1939_40/9_1939_1_b_912_2_940.p... , а о нём самом (так же на немецком) можно почитать тут: de.wikipedia.org/wiki/Deutsch-Sowjetischer_Gren... . Мы даём с ссылки на немецкие источники, потому что, как выяснилось, русский яндекс не хочет раскрывать нам этот исторический казус и на запросы о границе и дружбе выдаёт только устоявшийся русский вариант. Авторы склонны предполагать, что здесь имеет место быть либо намеренное укрывательство нюансов истории, либо наше непонимание тонкостей немецкой грамматики, либо кое у кого всё же развивается паранойя на исторической почве. Мы будем рады, если читатель вдруг решит внести ясность в наши тёмные ряды xD
Его вынудили Артур и Франсис, ты это прекрасно знаешь Мы отдаём себе отчёт в том, что после этой части обоснуя большая часть сообщества разорвёт нас на ссаные тряпки, но, увы, здесь мы не можем согласиться с Людвигом, пытающимся выгородить Феличиано. Ситуация с нейтралитетом Италии в Первой мировой войне была, скажем положа руку на сердце, весьма тёмной и непарадной. Дело в том, что итальянские управители, не уверенные в том, какой же блок в результате одержит победу в войне и вовремя понявшие, что их нейтралитет дорогого стоит как для стран Тройственного союза, так и для стран Антанты, начали неприкрыто этим самым нейтралитетом торговать. Разумеется, не за деньги, а за территории. Антанте торговаться было куда проще, так притязания Италии были направлены на территории Албании и Турции, которые странам Антанты, в принципе, не принадлежали, а значит, и их раздача внутри лагеря споров не вызывала. Для Германии проблема заключалась в том, что среди прочих территориальных желаний итальянских политиков были земли Австро-Венгрии, а раздавать земли одного союзника другому, сами понимаете, сулит раздоры. Вместо этого Германия могла предложить земли в Северной Африке. За счёт Франции. Так же германские начальники были согласны ещё на ряд уступок. Но чем дольше шёл аукцион, тем больше становились аппетиты. Помимо прочего итальянские политики добавили в свой вишлист ещё и некоторые территории Сербии. Но тут уже были задеты интересы Российской Империи, где не желали раскидываться славянскими территориями направо и налево. Однако под давлением Англии и Франции уступили даже в России. Таким образом в апреле 1915 года была заключён договор, и под английский заём в пятьдесят мильёнов фунтов Италия обязалась через месяц начать войну против бывших союзников. Впрочем, нельзя упускать и тот факт, что даже после расторжения итальянским правительством договора с Тройственным союзом последовала отчаянная попытка в этот самый союз вернуться. Некто князь Бюлов (нет, это не обрусевший европеец, Бюлов Bülow — фамилия немецкая), бывший некогда послом в Италии и очень влиятельный человек, применив давление, поспособствовал написать заявление, согласно которому Австро-Венгрия идёт на определённые уступки. Заявление было доведено до Парламента, в котором сторонники нейтралитета тут же высказались большинством. Лондонский договор почти повернули вспять, но король сказал своё компетентное фи, кредиты были приняты, а война Австрии объявлена. Любопытно, что при этом до конца 1916 Италия формально оставалась в мире с Германией. Но так или иначе, о подобном нервном и колеблющемся поведении итальянских политиков говорят много, экспрессивно и со вкусом, а некто Отто фон Бисмарк вообще иначе как «шакалом» Италию не величал.
В последнее время он зачастил в Берлин, прикрываясь экономическими соображениями. Напомним, что с приходом Гитлера к власти отношения между Германией и Советской Россией начали стремительно ухудшаться. Одним из главных катализаторов, на наш взгляд, было расхождение в идеологии. Однако чем ближе мир во второй раз подбирался к войне, тем больше умные мира сего задумывались о том, что возобновление сотрудничества будет невредным. Инициатива политической разрядки во взаимоотношениях принадлежала советской стороне. Как только Сталин окончательно уверяется в том, что Гитлер в Германии — явление долговременное и серьёзное, тут же начинаются поиски контактов. Всем известно, что ничто так не снимает политическое напряжение, как хорошие финансовые взаимоотношения. Здесь можно упомянуть так называемую «миссию Канделаки», в рамках которой экономические отношения между государствами пытались вывести на политический уровень. Ещё в 1936 году под прикрытием всё той же миссии советская сторона предлагала заключить Германии договор о ненападении, но предложение было отклонено: германское правительство съехало на том, что у СССР с Германией нет общих границ. Однако с 1939 года поползновения к заключению договора о ненападении идут уже с немецкой стороны. А чем закончились эти поползновения в конце августа тридцать девятого, мы все прекрасно знаем.
Что характерно, этим «чем-то» оказался очередной вариант антисоветской листовки, временно не пропущенной в печать. По таймлайну Стены провокационная выходка Брагинского с документами происходит приблизительно за месяц-два до заключения пакта Молотова-Риббентропа. Тут стоит отметить, что подобные пакты не заключаются внезапно, ибо после подписания неминуемо следует опубликование официальной части. Да, мы все помним о секретном дополнении к протоколу, особенно Феликс, но даже сама по себе официальная, «безобидная» часть пакта, брошенная на головы неподготовленной публики, могла дать внезапные и плохие результаты. Поэтому как только обе стороны уверились во взаимном сближении, в средствах массовой информации и в Германии, и в СССР тут же дали запрет на антисоветскую и антифашистскую агитацию, а так же из официальных заявлений и речей политиков как по волшебству исчезли нарекания и неодобрения в сторону друг друга. Но даже несмотря на все усилия СМИ и политиков, оглашение подписания пакта было встречено с осторожным недоверием, как со стороны немцев, так и со стороны советских граждан. Более того, заключение договора о ненападении доставило Германии некоторые неприятности в отношениях с Японией, правительство которой не замедлило напомнить, что данный шаг противоречит ранее заключённому Антикоминтерновскому пакту. Правительство Японии, радевшее за совместную войну с Германией против СССР, подало в отставку, а в Антикоминтерновский пакт были внесены поправки с учётом заключённого с Советским Союзом договора. О причинах заключения пакта до сих пор не устают говорить много, экспрессивно и со вкусом (да-да, куда чаще и больше, чем о поведении итальянских политиков во время Первой мировой). Кто-то склонен утверждать, что Сталин видел в Германии союзника против борьбы с капиталистами, кто-то видит в этом имперские амбиции Советского Союза, некоторые видят в этом провокацию войны. Так или иначе, рассуждая о том, ради чего был заключён пакт, не следует забывать и о том, из-за чего он был заключён: параллельно с Германией СССР вёл переговоры так же и с Англией и Францией, однако переговоры эти были безрезультатными в силу отсутствия инициативы со стороны последних. Во многих источниках указывается на тот факт, что на переговоры в Москву то и дело направлялись лица, не имеющие полномочий принимать какие-либо серьёзные решения. Естественно предполагать, что если одни союзники показательно оттягивают ведение серьёзных переговоров о сотрудничестве, страна начинает искать других союзников в других местах.
мобилизация Англии и Франции, сменившаяся напряжённым, нервным наблюдением. Здесь речь идёт о наступлении Германии на Польшу и о заключённом ранее договоре о взаимопомощи между Польшей, Англией и Францией. Мобилизация в ответ на вторжение в Польшу была немедленной и всеобщей. Однако шло время, шли германские войска по Польше — а подкрепления всё не было. Шло время, шли советские войска по Польше — а подкрепления всё не было. Польша была оккупирована и разделена между Германией и СССР согласно пакту и дополнениям к договору о дружбе и границах. Со стороны Германии вторжение в Польшу было объяснено непосредственно польской агрессией. Агрессии как таковой у Польши не было, но была полученная по Версальскому договору Восточная Пруссия, а это куда более весомый аргумент, чем агрессия. Со стороны СССР вторжение в Польшу было объяснено тем, что Польша как государственное образование ныне не действительно, а значит, советский долг — взять под опеку и защиту белорусское и украинское население, проживающее на территориях Польши, которые до этого были частью Российской Империи.
Людвига направили в Москву в конце сентября. А здесь мы вплотную подошли к тому самому договору о дружбе и границе, заключённому 28 сентября 1939 года. Переговоры велись в течение двух дней — за это время было оговорено «установление мира и порядка на территории бывшего Польского государства» и, разумеется, проведение новых границ. Не пугайтесь позднего времени суток, на которое указывают авторы Стены. Переговоры, действительно, велись ночью, а сам договор был подписан в пять утра.
Хочу укрепить позиции кое-какими обязательствами перед тем, как наведаться к Тино. Почти одновременно с Германией, 24-28 сентября, СССР вёл переговоры с Эстонией о заключении пакта о взаимопомощи, а также торгового соглашения. Данное соглашение, равно как и заключённый между Советским Союзом и Германией пакт, весьма обеспокоил финское правительство, недавно отклонившее предложение Германской стороны о подписании договора о ненападении. Когда 2 октября финский посол в Германии обратился в МИД за разъяснениями, статс-секретарь предположил, что в Хельсинки, скорее всего, сожалеют о неподписанном ранее пакте, а вот о дальнейших планах Москвы касательно Финляндии ничего конкретного сказать не может, так как сам не в курсе.
Тебе, скорее всего, понадобится поддержка в Северной Атлантике. Предположение Брагинского оказывается исторически верным. В процессе войны в северной части Атлантического океана (имеющие пять по географии да вспомнят о том, где живёт Артур), германские военные корабли частенько ошивались в советских водах Баренцева моря, более того в порту Териберк находилась ремонтная база и пункт снабжения судов и подводных лодок.
Сколько раз ещё ты намерен переступить через международные конвенции и соглашения с другими странами? Здесь мы плавно продолжаем поднятую в предыдущем абзаце тему. Дело в том, что в связи с заключённым пактом Советский Союз достаточно лихо переступал через все ранее заключённые международные соглашения, в частности, через Гаагскую конвенцию, согласно которой мы, как соблюдающая нейтралитет территория, не имели права чинить и даже выпускать военные суда из своих территориальных вод; мы так же не имели права проводить через свою территорию войска и военный транспорт; мы так же не имели права вводить свои войска на территорию Польши даже под предлогом недееспособности польского правительства (о юридическом обосновании этого предлога, кстати, тоже любят говорить много, экспрессивно и со вкусом). Но мы всё это делали. Более того, немецкая авиация свободно нарушала советское воздушное пространство, беспрепятственно проникая далеко вглубь страны и имея возможность смотреть, что где стоит и что куда едет — сбивать немецкие самолёты нашим войскам ПВО было категорически запрещено. Из-за поломок немецкие самолёты часто садились на наших аэродромах, где их чинили, заливали полный бак и отправляли обратно в Германию.
Чуть позже, в марте сорок первого, было белградское восстание, из-за которого нападение на Советский Союз было отложено на месяц. Тоже весьма занимательный факт из истории. Несговорчивых югославов тщательно сговаривали примкнуть к Тройственному пакту, пообещав соблюдать суверенитет и территориальную целостность, а также уверив в том, что территория страны для транзита войск использоваться не будет. Как только пакт был подписан, все обязательства разом были нарушены. Народ возмутился, и 26-27 марта регент и правительство были свергнуты к чёртовой матери. Армия восстание поддержала. Новое правительство предложило Германии пакт о ненападении. Гитлер оскорбился. Распоряжение раздавить Югославию последовало тут же, ради этого запланированное на 15 мая начало операции «Барбаросса» было отложено на четыре недели. Впоследствии — да-да, много, экспрессивно и со вкусом — многие историки и неисторики любили играть с сослагательным наклонением и предполагать, что начни Гитлер наступление на Советский Союз 15 мая, а не 22 июня война не была бы им проиграна.
Жанр: кладовка, романс, драма.
Рейтинг: pg-15
Предупреждения: там есть Гилберт -> там есть пара нецензурных слов.
Глава VI. О дружбе и границе. О границе и дружбе.
Глава VI. О дружбе и границе. О границе и дружбе.
Здесь вполголоса любят, здесь тихо кричат,
В каждом яде есть суть, в каждой чаше есть яд;
От напитка такого поэты не спят,
Издыхая от недосыпанья.
И в оправе их глаз - только лед и туман,
Но порой я не верю, что это обман;
Я напитком таким от рождения пьян,
Это здешний каприз мирозданья.
Нарисуй на стене моей то, чего нет;
Твое тело, как ночь, но глаза, как рассвет.
Ты - не выход, но, видимо, лучший ответ;
Ты уходишь, и я улыбаюсь...
И назавтра мне скажет повешенный раб:
"Ты не прав, господин"; и я вспомню твой взгляд,
И скажу ему: "Ты перепутал, мой брат:
В этой жизни я не ошибаюсь".
Борис Гребенщиков, «Сталь»
Людвиг проснулся. Голова болела так, что, казалось, вот-вот расколется на части. День уже был на середине: если верить часам, ровно двенадцать. Если верить полумраку в комнате — тоже ровно двенадцать, но, как минимум, ночи. Давно уже не случалось такого, чтобы он игнорировал будильник. Дождь собирался третий день кряду, но никак не мог пролиться. Наверняка снаружи сейчас набрякшее и отяжелевшее от воды тёмно-серое, почти чёрное небо, придавливающее к земле своей тяжестью душный летний воздух. Проходящий сквозь плотно запахнутые портьеры скудный рассеянный свет равномерно заполнял комнату, и его едва хватало на то, чтобы сгладить оставшиеся от ночи тени. Людвигу вдруг вспомнился Ленинград. Стылая, холодная волна прокатилась по телу, как будто фантомная боль, пугая своей чуждостью. Мышцы спины непроизвольно сжались. Людвиг передёрнул плечами, стараясь сбросить ложное оцепенение.
Потревоженный его движениями, Иван заворочался во сне и, перевернувшись на бок, уткнулся носом в ухо Людвига. Крайне неразборчиво он пробормотал что-то и затих. Его дыхание было ровным и очень осторожным. Щёку чуть царапнула колючая, едва заметная щетина.
Потолок в комнате казался неестественно ярким: он как будто светился, напитавшись за ночь просочившимся в комнату уличным светом от фонарей и запоздалых машин. Людвиг чувствовал, как, ослабленные сном, очень мягко, почти беспомощно, касаются его ключицы пальцы Ивана.
Стена снаружи разделяла Берлин на две части. С одной стороны она была расписана уличными художниками, а с другой — тенями часовых, идеально чёрными на бесцветных плитах. Иногда ему казалось, что стена проходит прямо через его сердце. Вчера была война. Вина. Ошибки. Завтра продолжится хитрая дипломатия, государственные интересы. Деньги. Но сейчас есть эта комната. Отражающийся от потолка свет, заполняющий пространство так, что можно сосчитать все родинки на плечах Ивана. И кто знает, как долго продлится это «сейчас».
- У этих отношений нет будущего, — пробормотал самому себе Людвиг. И тут же почувствовал, как Иван медленно ведёт указательным пальцем по ключице, от плеча до ложбинки под шеей.
- Теоретически, я в Москве, а ты в Бонне, — зашептал он, едва касаясь губами уха. Людвиг чувствовал, что Брагинский улыбается. — Практически — мы оба в Берлине, в твоей кровати. У этих отношений даже нормального настоящего нет. Зато какое прошлое…
Тихо и отрывисто засмеявшись, Иван перекатился на спину.
- Брагинский, у тебя всё через задницу.
- Это ты сейчас о чём?
Людвиг усмехнулся, но ничего не ответил.
- Который час? — Иван вытянул вверх руки и, сцепив пальцы в замок, хрустнул всеми суставами разом. Возможно, даже локтевыми. Людвиг только непроизвольно поморщился от такой утренней зарядки, но, как обычно, комментировать её не стал.
- Двенадцать.
- Вот чёрт. — Иван зарылся ладонями в волосы и принялся массировать голову. — Как же башка-то болит…
- Контрастный душ тебе в помощь, — добродушно хмыкнул Людвиг. Кажется, страдания Брагинского чуть сбавили его собственную головную боль.
- Сейчас бы выпить чего…
- Может, мне ещё и в магазин сбегать?
Иван хотел было что-то ответить, но чуть нахмурился, видимо, прикидывая что-то в уме, и, наконец, спросил:
- А где двенадцать?
- В Берлине, — Людвиг улыбнулся, глядя, как Брагинский, будто ужаленный, резко сел в кровати и тут же замер, очевидно, от приступа головной боли.
- Твою мать! У нас уже два.
- Я так понимаю, на завтрак ты не остаёшься, — праздно развалившись на кровати и заложив под голову руки, поинтересовался Людвиг, глядя, как Иван скрывается в ванной. Зашумела вода.
- Один. Два. Три… — начал вдруг неспешно и громко считать немец, — напоминаю, что твоя зубная щётка жёлтая. Четыре. Пять. Шесть…
Шумела вода. Людвиг продолжал считать.
- Что ты считаешь?
- Двадцать четыре. Двадцать пять… Сколько лет тебе дадут за опоздание на работу. Двадцать семь… Шестьдесят четыре.
- Кажется, ты несколько чисел пропустил.
- Ничего подобного. Шестьдесят пять. Это за связь с иностранцем. Шестьдесят шесть.
- Тридцать семь лет — не многовато ли?
- Пять за иностранца, Тридцать два… Тоже за иностранца. Шестьдесят семь.
- Как это?
- Если бы была иностранка, то только пять. Шестьдесят восемь.
- Расслабься, Людвиг, меня просто расстреляют.
- Шестьдесят девять… Иван, останься.
- У тебя работа… у меня работа…
Вымытый, выбритый и значительно посвежевший, Брагинский вышел из ванной с полотенцем на плече, задумчиво поскрёб волосы на груди и принялся выискивать детали своего вчерашнего гардероба среди валяющейся на полу одежды. Первой отыскалась повисшая на настольной лампе рубашка — дальше дело пошло быстрее. Людвиг перестал считать и некоторое время молча наблюдал за перемещениями Ивана по комнате.
- А если серьёзно, Иван, — Людвиг сел в кровати, — что ты скажешь в Москве по поводу своего опоздания?
Уже полностью одетый, Брагинский приземлился на измятую простынь рядом с Людвигом и принялся натягивать обнаружившиеся в последнюю очередь носки.
- Скажу, что подавлял вооружённый конфликт. На земле всегда где-нибудь есть вооружённые конфликты.
Иногда Людвигу было очень сложно понять, когда Иван шутит, а когда говорит серьёзно.
- А если нет?
- Значит, придётся его выдумать. Или спровоцировать, — Иван улыбнулся и добавил. — Ну, всё, я пошёл.
Людвиг слышал, как Брагинский спустился вниз. Полминуты тишины и едва различимого шороха надеваемой верхней одежды. Чуть громыхнувшая вешалка — обычно Иван её почти сваливает. Гавкнул пёс.
- Пока, Мухтар, — бросил ему Иван и вышел. Почему-то всех его собак он называл этим именем. Впрочем, они, кажется, не обижались.
Людвиг откинулся на кровать и упёрся взглядом в потолок. Головная боль вкрадчиво и неотступно въедалась в затылок. Где-то внизу постучали в дверь, а через минуту осторожно её приоткрыли. Пёс ворчливо гавкнул, но рычать не стал.
- Людвиг! — донёсся из прихожей хриплый голос. Голос, который Людвиг узнал, даже если бы его контузило. Есть люди, которые постоянно опаздывают; есть люди, которые постоянно приходят не ко времени. Гилберт относился к числу последних. Понимая, что его внешний вид не слишком подходит для того, чтобы принимать гостей (даже если эти гости — родственники), Людвиг в поисках одежды неспешно окинул взглядом комнату. Торопиться было не за чем. Два и два мог сложить кто угодно, даже Гилберт.
- Так и знал, что ты здесь! Я звонил в Бонн, но тебя там с утра не оказалось. А когда я подходил к дому, то столкнулся с Брагинским! — продолжал тем временем Гилберт. Если судить по удаляющемуся голосу, он направился в кабинет, где в это время суток всегда можно было застать Людвига за работой. — И вид у него был… странный. Представляешь, он мне сказал: «Привет, Гилберт!» Не то что бы он раньше не здоровался никогда… Но он странный какой-то — зуб даю, странный. Людвиг, ты где? — шаги брата теперь становились тише, впрочем, уже через полминуты он выдал своё местонахождение, продолжив говорить и одновременно что-то жевать. — Во, до меня, кажется, дошло что именно было не так. Он в последнее время тихий какой-то. Даже на человека стал похож. Как ты думаешь, может, он умирает? Было бы неплохо. Чёрт возьми, Людвиг куда ты запропастился? — голос брата теперь был совсем близко. — Что-то произо…
Брат открыл дверь в спальню как раз в тот момент, когда Людвиг, едва успевший облачиться в трусы, накинул на себя рубашку. Гилберт поперхнулся и, кашлянув, долбанул кулаком по груди.
- Выйди за дверь и постучись, — наставительно, бессознательно копируя Родериха, сказал Людвиг. Опешивший Гилберт уже сделал было шаг за порог, но застыл, переводя взгляд с растрёпанной кровати на не менее растрёпанного брата, на окно, за портьерами которого обычно виделось крыльцо дома, и снова на кровать. Два и два складывались в его голове чертовски быстро.
- Твою мать! Что вообще здесь происходит? Брагинский и ты… ты и Брагинский?..
Людвиг потянулся к тумбочке и, взяв расчёску, степенно принялся приводить в порядок волосы. Брату нужно было выговориться.
- Только не говори мне, что это не то, что я подумал! Это именно то, что я подумал! — заложив руки за спину, Гилберт стремительно ходил по комнате туда-сюда, очевидно, пытаясь выглядеть внушительнее и серьёзнее, но то и дело взлохмачивал волосы и, порываясь к обличающим театральным жестам, вновь сцеплял руки за спиной. — Я хренею! Сначала ты таскался за младшим Варгасом и в результате чуть не угробил всех нас — я смиренно терпел. И мало того, что после всего этого он кинул нас и пошёл войной на Родериха…
- Его вынудили Артур и Франсис, ты это прекрасно знаешь.
- Он мог отказаться.
- Не мог.
- Мог, чёрт возьми, мог! А когда ты, как одержимый, носился со своим Третьим рейхом — я тоже терпел. Более того, я даже благородно уступил тебе. Подумал, подрос брат, умнее стал, почему бы не дать порулить! Дал, блять! И что вышло? Нет, прошу заметить, я даже не сильно обиделся на тебя, когда ты проиграл войну, а меня — вместо тебя, обрати внимание — отправили в отставку как государство. Я решил, что потерплю ещё немного, перебьюсь как-нибудь в том сарае, который ты мне выделил, и мы что-нибудь придумаем лет через сто. И что же я вижу сейчас… Людвиг, это же Брагинский! — Гилберт не выдержал и гневно ткнул указательным пальцем в сторону дверного проёма, как будто Иван прятался где-то там; пожалуй, это выглядело бы комичным, но в глазах брата сквозь дурацкое возмущение вдруг прорвалось беспокойство, неподдельный страх за самого Людвига. — Он чуть не убил тебя и с упоением продолжает разваливать наши земли. Людвиг, ты в своём уме? — Гилберт резко опустил руку и сжал кулаки. Кажется, он понял, что сказал чуть больше, чем хотел, и продолжил в своей привычной манере. — Где твоя гордость, Людвиг? Ты обо мне подумал?
Людвиг сделал долгий вдох и такой же продолжительный выдох. Положил на место расчёску. По крайней мере, Гилберта не возмутил тот факт, что Брагинский не женщина. Но всё же… он ожидал от брата обвинений, истерик, любых выпадов, но промелькнувшая тревога затронула его куда сильнее и совсем не так, как он ожидал.
- Всё с моей гордостью в порядке, Гилберт.
Спокойный и уверенный голос брата как будто одёрнул Гилберта, нарезавшего круги по комнате. Он остановился и внимательно посмотрел на Людвига.
- То есть ты с ним… из-за политики…ты…
- Нет, — резко прервал Людвиг и, встав с кровати, подошёл к брату. — Повторяю: с моей гордостью всё в порядке.
- Он тебя вынудил.
- Нет, Гилберт.
- Споил, значит.
- Гилберт.
Брат смотрел на него с растерянностью и замешательством. Казалось, он истратил все спасительные зацепки, которые могли дать хоть какое-то рациональное объяснение происходящему. Его руки потерянно застыли в воздухе в каком-то незавершённом жесте.
- Тогда…
Гилберт не стал договаривать, боясь, что заданный вопрос тут же настигнет положительный ответ. Наконец, опустил руки и снова сжал кулаки, как будто боялся каким-нибудь движением в очередной раз выдать свою тревожность. Людвиг нахмурился.
- Долго объяснять, — коротко бросил он и отвлёкся, чтобы застегнуть манжеты рубашки. — Зачем ты пришёл, Гилберт, что-то нужно?
Людвиг понимал, что подобным вопросом обижает брата, но продолжать этот разговор дальше было невозможно. Он видел, как Гилберт хотел уже отвернуться к окну, но вовремя сообразил, что будет выглядеть, по меньшей мере, глупо, произнося пламенные речи, упёршись носом в портьеру.
- Нужно…Да, блин, нужно! Мне нужно жить спокойно на своей земле. В собственном доме, чёрт возьми, не опасаясь, что каждую минуту внутрь может ввалиться Брагинский с очередной порцией грёбаных идей от своего грёбаного правительства. Я хочу думать собственные мысли без оглядки на то, что завтра на это донесут. Иногда мне кажется, что я живу не у себя дома, а у Брагинского в подвале. Твою мать, у меня уже все мозги затраханы этим светлым социалистическим будущим!
- Гилберт, возьми себя в руки. Что конкретно тебе нужно?
- Мне нужны деньги и несколько книг для работы над моими мемуарами, — с вызовом ответил он и сложил руки на груди. Людвиг невольно улыбнулся.
- Ты их всё-таки пишешь?
- Да, пишу. И об этом, будь уверен, тоже напишу.
Гилберт вцепился в рукава сюртука так, что побелели костяшки пальцев. Людвиг прошёлся по комнате, остановился около низкого столика и, неспешно и аккуратно убрав с него собственные брюки, нашёл оставшуюся от вчерашнего бутылку виски. С удивлением отметил, что в ней ещё всё-таки что-то было. Крутанул крышку — жесть с сухим шелестом заскользила по стеклянной резьбе — и плеснул в стоявший рядом стакан.
- Раньше тебе не приходилось забивать похмелье виски. Он всё-таки тебя споил.
Ничего не ответив, Людвиг молча подал стакан брату. Гилберт протянул руку и взял. Даже в полумраке комнаты было заметно, что его пальцы дрожат. Он опрокинул в себя виски залпом, как будто это была вода.
- Можно один вопрос? Только ответь честно, — на миг Гилберт отвёл взгляд, а потом спросил на одном дыхании, будто боялся передумать. — Ты проиграл Вторую мировую из-за этого?
- Нет, конечно, — голос Людвига был тихим и мягким, как если бы он объяснял элементарные вещи ребёнку. Гилберт рассеянно кивнул и, сделав пару шагов, поставил стакан на стол.
- Хорошо, Людвиг. Я пойду, пожалуй.
- Но…
Гилберт только покачал головой, давая понять, что возражений не примет. Он старался выглядеть рассерженным и возмущённым, но выражение глаз по-прежнему выдавало всё тот же, уже однажды промелькнувший страх, к которому примешивалось что-то ещё. Нет, не обида. Чувство, очень близкое к тому, которое возникает, когда тебя предают дорогие люди.
- Я загляну, позже, — голос ровный и спокойный. Слишком ровный и слишком спокойный.
Людвиг отодвинул портьеру. В комнате стало немного светлее. В окно было видно, как Гилберт выходит из дома: шагает быстро, а голова как будто втянута в плечи. Один раз он остановился, чтобы обернуться, возможно, даже вернуться в надежде на то, что всё это какая-то страшная дурная шутка. Но, видимо, он передумал и только ускорил шаг. Скрылся за поворотом.
Людвиг сел на кровать, поставил на пол бутылку, которую всё это время держал в руке. Навалившись локтями на колени, расстегнул рукава рубашки. Так же, как и Гилберт несколькими минутами раньше, взлохматил волосы.
В небе громыхнуло, и через секунду на землю рухнул ливень, капли, умножая силу притяжения, как ополоумевшие, застучали по окнам. Забарабанили по раскалывающейся от боли голове. Людвиг стащил с себя рубашку: у него было много работы сегодня, но первым делом — душ.
Обжигающе горячие капли щекотали кожу. Шквал дождя был слышен даже здесь, в ванной. Вода стекала по бровям и ресницам и застилала глаза. Всякий раз, спрашивая Ивана о том, как он покрывает свои участившиеся опоздания и незапланированные командировки в Берлин, Людвиг был более чем уверен, что Москва в курсе. Не было уверенности только в том, какие цели преследуют управители Ивана, позволяя себе как будто не замечать некоторых нюансов его личной жизни.
Четверть века назад Людвиг уже оказывался в подобной ситуации: Вторая мировая была на пороге, в воздухе пахло порохом, все с нетерпением ожидали, кто же первый зажжёт спичку, и с интересом обменивались друг с другом завещаниями. Договоров в те предвоенные годы было подписано столько, что даже наглядно расчерченные схемы расстановки сил не всегда давали возможность понять с первого взгляда, кто с кем в союзе и против кого в конечном счёте придётся воевать.
Людвиг только-только заварил себе крайне крепкого кофе и сел за составление очередного плана-конспекта, как в дверь постучали. Когда за порогом против всех правил логики, с утра пораньше, обнаружился Брагинский, Людвиг почувствовал, как день начинает медленно, но верно срываться с цепи.
- Доброе утро, я всего на пять минут! — оптимистично начал русский, взмахнув перед собой пачкой каких-то документов. В последнее время он зачастил в Берлин, прикрываясь экономическими соображениями.
Людвиг только кивнул в знак приветствия и пропустил нежданного гостя внутрь. Знал он эти «пять минут». Если Брагинский заявляется с бумагами сам, а не отправляет с ними третьих лиц, то это верный признак того, что в бумагах этих очередное творение советских буквоедов, насовавших под каждое слово таких бюрократических капканов, что изучать тексты документов придётся тем тщательнее, чем больше вероятность того, что подписаны они не будут. И пять минут неизбежно перерастут в пять часов.
Людвиг занял своё место за рабочим столом. Горячий и крайне крепкий кофе уже успел остыть и даже как будто стал менее крепким. Дверь в кабинет осталась открытой, и через дверной проём, наискосок, было видно, как Брагинский неспешно разматывает бесконечно длинный шарф, снимает пальто и водружает всё это на вешалку.
«Пять минут, как же», — в который раз подумал немец, глядя, как Иван входит в кабинет.
С огромным трудом подавив в себе малодушное желание вот прямо сейчас объявить войну, Людвиг всё-таки не смог сдержаться на все сто и, когда Брагинский, подтянув стул, сел напротив, подчёркнуто вежливо спросил:
- Водки?
- Нет, спасибо, я уже позавтракал.
Людвиг поспешно нахмурился, чтобы сдержать усмешку. У Брагинского было странное чувство юмора: некоторые шутки были удивительно правдоподобными, другие же вызывали в обществе истерический резонанс.
- Что там у тебя?
- Да так, экономическая волокита. Сверху уже всё оговорили, так что можешь не тратить время, там всего на двух страницах подпись нужна.
Показательная небрежность Брагинского в подобных делах всегда вызывала у Людвига и раздражение, и подозрение одновременно: если русский, в самом деле, не читает то, что одобрено сверху, то это глупость; если надеется поймать его на эту детскую уловку — то это глупость в квадрате; если он хочет таким образом его позлить… Можно считать, что с этим он справляется успешно.
Документы, действительно, оказались весьма безобидными бумагами экономического характера. Даже после пристрастного прочтения. Ещё раз прикидывая все возможные варианты последствий, Людвиг задумчиво посмотрел на Брагинского. И только тогда обратил внимание на то, что тот тоже не теряет время даром и что-то с интересом изучает. Что характерно, этим «чем-то» оказался очередной вариант антисоветской листовки, временно не пропущенной в печать. Очевидно, почувствовав внимание к своей персоне, Иван поднял голову. Людвиг отвёл глаза и невольно вернулся взглядом к листовке в руках русского.
- У нас такие же печатали. Только про фашизм, — с улыбкой сказал Брагинский, продолжая вертеть злосчастную бумажку. — Интересно, их на одной типографии делают?
- Не знаю, — видимо, интерес Ивана настолько умалял нелепость вопроса, что Людвиг ответил прежде, чем осознал абсурдность ситуации. И продолжил ей в тон. — Как тот старый самолёт — взлетел?
- Оставил испытательный полёт до лучших времён, — Брагинский положил листовку на край стола, где она и лежала раньше. — У меня такое чувство, что я ещё налетаюсь.
Людвиг понимал, что разговор выходит за рамки дозволенного общения с потенциальным врагом и чем скорее будут подписаны бумаги, тем скорее всё закончится. Ивану он так ничего и не ответил — торопливо поставил две подписи и передал всё русскому. И уже готов был попрощаться, но вдруг Брагинский, бегло просмотрев бумаги, изрёк:
- Ты один лист не подписал.
- Подписал, он последний. Будь внимательнее, Брагинский.
- Подписал. Действительно, последний. Но не тот.
Иван улыбнулся. Людвиг почувствовал, как внутри похолодело.
- И что я подписал? — стараясь сохранить бесстрастный тон, поинтересовался он и протянул ладонь, чтобы взять лист.
- Да так, — Иван сложил бумаги и встал. Его улыбка стала ещё шире. — Ну, я пошёл.
- Брагинский, это не смешно.
Людвиг тоже встал и обошёл стол. Иван сделал шаг назад. Ещё шаг. Из кабинета он почти выбежал. Людвиг чувствовал, что закипает. Не хватало ещё носиться по дому за русским. Сохраняя спокойствие и достоинство, Людвиг неспешно вышел из кабинета – и успел увидеть, как Иван покидает приёмную.
- Брагинский, прекрати дурачиться. Я могу собак спустить.
- Ага, и они залижут меня до смерти, — донёсся из коридора бодрый голос русского. Людвиг только скрипнул зубами: собаки, в самом деле, относились к Брагинскому весьма дружелюбно. Наверное, потому что не умели читать листовок.
Людвиг вышел в коридор. Брагинский стоял в нескольких метрах. Он улыбался зло и весело, а глаза блестели каким-то неуправляемым огнём. И сорвался с места за секунду до того, как был ухвачен за воротник. Когда Иван помчался к входной двери, то Людвиг уже решил, что всё пропало, но, как оказалось, тот и не думал сбегать. Перепрыгнув через спящую у двери собаку, Брагинский на миг остановился на лестнице на второй этаж. Когда через пса перепрыгнул сам Людвиг, тот поднял голову и проводил одобрительным взглядом убегающего вверх по лестнице хозяина: попался хотя бы один приличный гость, заставивший его забыть на время о бесполезных бумагах и немного размяться.
После двадцатиминутной гонки по дому Людвиг выяснил, что Брагинский достаточно быстро бегает, изящно катается по перилам, хорошо прыгает, но не всегда вписывается в повороты. Впрочем, от этого больше страдают последние. Первым ворвавшись в кабинет, Иван бросил бумаги на стол и взгромоздился на них сверху. Людвиг остановился на пороге, чтобы перевести дыхание.
- Хорошо, я тебе его отдам. Но при одном условии.
Опасаясь, что любой наводящий вопрос может продлить беготню до вечера, Людвиг только кивнул и, закрыв за собой дверь, подошёл ближе. Так, на всякий случай. И ещё чуть-чуть ближе. Мало ли что может прийти на ум русскому, хотя он, кажется, больше бегать не собирался. Более того, складывалось впечатление, что Брагинский ещё толком не придумал условие, которое собирался выдвинуть. Не то что бы Людвиг готов был на него согласится, каким бы оно ни было, но и драться из-за бумажки с неизвестным содержанием не хотелось: это было бы крайне несвоевременно, а значит, неразумно. Терзаемый самыми худшими предчувствиями того, что же выдаст взбалмошная голова русского, Людвиг сделал ещё один шаг вперёд. Но Иван сидел, не шелохнувшись, будто прирос к столу, и молчал, словно внезапно онемел. Ситуация была идиотической и, что ещё хуже, она затягивалась. Не выдержав, Людвиг схватил Брагинского за плечи — и будь, что будет… Но что будет так, его рациональный мозг предположить не мог. Мгновение замешательства, когда Брагинский притянул его к себе, стремительно сменилось вышибающим дух удивлением, когда он начал его целовать. Давно, очень давно, первый подобный порыв русского закончился тем, что Людвиг разбил ему нос. Но с тех пор прошло много времени. И много чего произошло. Немец отлично помнил, что они договаривались к этому не возвращаться, но сейчас желание оттолкнуть Брагинского почему-то не возникло.
Людвиг даже приблизительно не мог сказать, сколько всё это продолжалось и отвечал ли он — помнил только, как сквозь гул крови в висках откуда-то издалека прорвался звонок.
- Телефон, — рассеянно, будто с трудом различая собственную речь, пробормотал Людвиг, отстранившись от Ивана. Тот, не глядя пошарив рукой по столу, наконец, наткнулся на источник звука и взял трубку.
- Смольный на проводе. Да ради бога.
Брагинский протянул трубку Людвигу.
- Добрый день… — начал было он по-русски, окончательно сбитый с толку, но голос брата на другом конце линии не дал договорить.
- Людвиг? Сначала Брагинский говорит по-немецки, потом ты по-русски — что за херь у вас там творится? Это война? Я так и знал, что Советы начнут войну без предупреждения! Ты, главное, не бойся: я сейчас приеду и башку ему оторву! И ноги вырву!
Людвиг всё ещё стоял близко к Ивану, который, очевидно, слышал каждое сказанное слово, но при этом не только не выглядел рассерженным, но, наоборот, пришёл в самое весёлое расположение духа.
- Всё в порядке, Гилберт. Всё… нет, никакой войны нет. Не надо, Гилберт.
- А я тебя предупреждал, Людвиг! Предупреждал! Я старше, я умнее — мог бы послушаться…
Гилберт начал говорить что-то о том, как ему уже прежде приходилось не единожды спасать шкуру непутёвого брата и что сейчас он, так и быть, поможет, но это точно будет последний раз. Людвиг внимал вполуха, а когда Брагинский, соскочив со стола, снова неспешно поцеловал его и, усмехнувшись, помчался к дверям — и вовсе перестал слушать. Гилберт всё говорил и говорил, а Людвиг слышал, как удаляются поспешные звучные шаги Ивана, как открывается и закрывается входная дверь. Слышал и чувствовал, как немилосердно краснеют уши.
Только когда Гилберт счёл, что исполнил братский долг сполна и, распрощавшись, повесил трубку, Людвиг заметил, что Брагинский оставил на столе проклятые документы. Несколько быстрых движений и… Людвиг никогда не чувствовал себя большим идиотом, чем тогда, пока смотрел на абсолютно чистый лист, внизу которого справа одиноко красовалась его подпись.
Сейчас это казалось даже забавным, но тогда он упорно усмирял разбушевавшиеся эмоции и, в конце концов, решил вести себя так, будто ничего не случилось: отправил почтой в Москву злосчастные бумаги и старался больше не воспоминать об этом. А потом был заключён договор о ненападении. Людвиг ещё долго пытался решить, была ли эта случайность с подписыванием чистого листа частью хитроумного плана, а если не была, то что нужно было Брагинскому и знают ли в Москве о его безумной выходке. Последние два вопроса Людвиг задаёт себе до сих пор — с недавнего времени по другому поводу и гораздо чаще.
Несмотря на это тогда, в августе тридцать девятого, Людвигу удалось сделать то, чего не сумели достичь сомневающийся Франсис и неустанно торгующийся Артур: пакт с СССР был подписан. Однако, чем более пыталась немецкая и советская пресса убедить людей и друг друга в заключённом союзе, тем более эфемерным он казался, но именно эта мнимость, невозможность сотрудничества двух государств, ещё двадцать лет назад бывших противниками в Первой мировой, подхлёстывала желание развязать войну как можно скорее, пока задвинутое на задний план взаимное недоверие не обострилось вновь и не повлекло за собой отказов и новых договоров, но уже заключённых с теми, кого сейчас принято было называть их общими врагами.
Осень в Польше была потрясающе красивой. Странная, почти сюрреалистическая смесь пока ещё по-летнему зелёной травы и уже выжелтившихся по-осеннему листьев. Над всем этим висело небо: то низкое, молочно-серое, то недосягаемое и пронзительно-синее. Как будто природа, играя с людьми, точь-в-точь повторяла изгибы их странных, пограничных взаимоотношений.
Осенью, первого сентября, Людвиг начал войну, нарушив и перечеркнув все прежние договорённости с Феликсом. Это было похоже на лихорадку: и стремительное наступление, которому поляк сопротивлялся куда слабее, чем мог бы, и мобилизация Англии и Франции, сменившаяся напряжённым, нервным наблюдением за тем, как немецкая армия оставляет за собой польские города. И формальное, поддерживаемое словно не для соблюдения правил приличия, а для издевательства выжидание со стороны Советского Союза. Выжидание, превращённое в провокацию оказываемой Германии помощью и как будто незначительными, несущественными уступками, заставляющими уходить всё дальше от подписанных когда-то международных соглашений.
Людвига направили в Москву в конце сентября. Шёл уже второй день переговоров — было очевидно, что Риббентропу он нужен не для принятия окончательного решения и не для уточнения нюансов. На этом уровне всё уже решили и оговорили за него.
Была поздняя ночь или, скорее, очень раннее утро. Освещённые коридоры были пустыми и тихими, становясь от этого странно просторными, почти бесконечными. Поворот. Ещё один. Сейчас должен появиться кабинет, в котором проходит совещание. Брагинский стоял у окна, спиной к плотно закрытым дверям. Как Людвиг и предполагал.
На этом уровне всё уже решили и оговорили за него. За них.
Русский обернулся на звук его шагов и едва заметно кивнул в знак приветствия.
- Ты всё-таки позволил себе оторваться от горла Феликса? — сказав это, Иван улыбнулся, будто только что из вежливости поинтересовался здоровьем его собак. Людвиг мысленно усмехнулся тому, что вряд ли в данной ситуации он мог бы позволить себе проигнорировать приказ, вслух же сказал:
- Вместо меня остался Гилберт. Ему есть что сказать Лукашевичу.
Брагинский хмыкнул и снова повернулся к окну. Снаружи накрапывал мелкий дождь — похожие на пыль капли оседали на стекле, образуя беспорядочный матовый узор. Русский всматривался в него, будто стараясь найти там опровержение всем сегодняшним сомнениям. Напряжённый цепкий взгляд непонятным образом сочетался с лёгкой, казалось, забытой на губах улыбкой.
- Холодает. В Польше ещё тепло.
Последняя реплика Брагинского звучала и как вопрос, и как утверждение. Людвиг не был уверен, к чему именно клонит русский. Взаимное недоверие между хозяевами Третьего рейха и управителями СССР было настолько осязаемым, насколько очевидным было желание его подавить и усыпить — на этот раз посредством очередного договора, который сейчас обсуждался по другую сторону плотно закрытых дверей и который, сомнений нет, подписан будет.
- В последние дни в Москве стало особенно людно. Я, кажется, едва разминулся с Эдвардом.
- Хочу укрепить позиции кое-какими обязательствами перед тем, как наведаться к Тино, — пожав плечами, беззаботно бросил в ответ Брагинский, вскользь, как будто не придавая этому особенного значения. Едва различимые, неразборчивые голоса смешивались с шагами и шелестом бумаги — едва слышный стук дождя о стекло смешивался с ветром.
- Тебе, скорее всего, понадобится поддержка в Северной Атлантике, — после короткой паузы добавил русский. Всё также просто, всё также невзначай. Пальцы выстукивали по подоконнику какой-то незатейливый ритм.
- Скорее всего, — отозвался Людвиг, поймав себя на том, что невольно пытается вспомнить, откуда ему знаком этот простой мотив. — Сколько раз ещё ты намерен переступить через международные конвенции и соглашения с другими странами?
- Столько, сколько потребуется для того, чтобы не воевать с теми, с кем я воевать не хочу, — Брагинский улыбнулся. Можно ли воспринимать эти слова как выраженное открытым текстом нежелание воевать с ним, с Людвигом? Будь она неладна, эта тысячеликая улыбка с тысячей оттенков для каждой ситуации. Русский отстранился от подоконника и неспешно пошёл вдоль по коридору. Приглушённые ковровой дорожкой, звуки шагов приобретали особую, тяжёлую насыщенность и будто стелились следом за своим хозяином. Дойдя до конца коридора, он повернул обратно и снова направился к тому окну, около которого стоял Людвиг. В глазах Брагинского что-то изменилось, как будто за те несколько шагов, потребовавшихся, чтобы дойти до стены, он успел принять какое-то решение.
- Что ты задумал для меня, Людвиг? — его голос был очень тихим, но даже в неспокойной тишине коридора каждое слово слышалось чётко и ясно; русский говорил так, будто не спрашивал, а озвучивал аксиому. — Ты хочешь, чтобы Советский Союз воевал с Англией? Или твой фюрер решил оставить меня на десерт?
- Мы союзники — и этого достаточно, — жёстко и спокойно ответил немец. Лет сто назад в подобной ситуации он сказал бы «друзья», а не «союзники», и Брагинский, скорее всего, усмехнулся бы в ответ и хлопнул по плечу. Даже в том случае, если бы не поверил. Но сейчас он просто прошёл мимо, едва скользнув взглядом сначала по окну, затем по лицу Людвига. После секундного колебания немец всё же пошёл следом и через несколько шагов поравнялся с Брагинским.
- Союзники… — повторил русский, рассеянно глядя вперёд, — сейчас мы союзники. Людвиг, ты ведь меня не боишься — ты мне не доверяешь, Людвиг. — Иван повернул голову и посмотрел на немца. В прозрачном приглушённо-жёлтом свете настенных ламп его глаза казались бурыми. Разочарование в них смешивалось с сожалением. — Впрочем, я тебе тоже. Не доверяю, — коридор снова закончился, они повернули и пошли обратно. — Но сегодня мы союзники. Удивительно, правда?
Брагинский улыбнулся. Слишком весело и слишком открыто для одной улыбки, чтобы воспринимать её буквально. Людвиг отвёл взгляд. Он хотел было сказать что-то о расстановке сил, о том, что условности прошлой дружбы, какой бы она ни была, плохо вписываются в законы военного времени, но сам понимал насколько нелепо и ненужно это прозвучит. Такое можно сказать кому угодно, но не Брагинскому.
- И правда. Удивительно, — невесело усмехнувшись, ответил, наконец, Людвиг. Он вдруг вспомнил как тогда, в Генуе, русский говорил о том, что взаимовыгодные отношения как ничто другое способны сделать гибкой любую идеологию. Вот только ничто потом так сильно не связывает руки, как эта пресловутая гибкая идеология. И правда, удивительно.
Взгляд Брагинского стал чуть теплее — как если бы из всех возможных вариантов ответа Людвиг выбрал единственный верный. Русский остановился и уже собрался было что-то сказать, но двери, за которыми проходило подписание договора, открылись — в коридор хлынули голоса. Брагинский внезапно порывисто притянул его к себе и, крепко обняв, хлопнул пару раз по плечу.
- Не суйся ко мне с войной, Людвиг — Москва не так близко, как кажется, — тихо проговорил он прежде, чем отстраниться. Дружеские объятия для усмирения всё того же недоверия между временными союзниками — и, нет, не угроза, приятельский совет для пропасти недоверия между бывшими друзьями. Людвиг только улыбнулся в ответ, коротко, едва заметно. Иван кивнул.
Потом были сдержанные приветствия с подписавшими договор и такие же сдержанные взаимные поздравления.
Чуть позже Риббентроп поинтересуется, как настроен Брагинский, а Людвиг ответит, что русский не исключает вероятности войны с Германией, но первым нападать будет едва ли.
Чуть позже, в марте сорок первого, было белградское восстание, из-за которого нападение на Советский Союз было отложено на месяц. Впоследствии ещё долгое время Людвиг часто спрашивал себя, не эта ли отсрочка дала Ивану неуместную в их взаимном недоверии надежду на то, что воевать друг против друга им всё-таки не придётся; не эти ли несколько недель, зацепившиеся за хвост их последнего сентябрьского разговора, выплеснулись потом в странную растерянность Брагинского в июне сорок первого. И, наконец, не из-за этого ли промедления, в конечном счёте, была проиграна война? Впрочем, последнее со временем стало интересовать куда меньше.
Как бы то ни было, ни тогда, ни сейчас он не мог ответить точно ни на один из этих вопросов.
Друзей нужно держать рядом, врагов — ещё ближе. Людвиг запрокинул голову, подставляя лицо обжигающим струям. Так близко не подпускают даже врагов. Шум ливня по-прежнему перекрывал шум воды. Людвиг зажмурился и в который раз подумал о том, что, скорее всего, они оба — и Гилберт, и Иван — сейчас промокли до нитки.
Обоснуй таймОбоснуй тайм.
О дружбе и границе. О границе и дружбе. Дело не в том, что авторы никогда не повторяют по два раза два раза. Тут мы подразумеваем хитрую игру слов и фактов. Дело в том, что заключенный 28 сентября 1939 года германо-советский договор о дружбе и границе (не путаем с пактом Молотова-Риббентропа, подписанным на месяц раньше) в немецком варианте звучал именно как «договор о границе и дружбе». Чувствуете невесёлую нервную разницу, не правда ли? На договор в немецком варианте можно посмотреть здесь: www.zaoerv.de/09_1939_40/9_1939_1_b_912_2_940.p... , а о нём самом (так же на немецком) можно почитать тут: de.wikipedia.org/wiki/Deutsch-Sowjetischer_Gren... . Мы даём с ссылки на немецкие источники, потому что, как выяснилось, русский яндекс не хочет раскрывать нам этот исторический казус и на запросы о границе и дружбе выдаёт только устоявшийся русский вариант. Авторы склонны предполагать, что здесь имеет место быть либо намеренное укрывательство нюансов истории, либо наше непонимание тонкостей немецкой грамматики, либо кое у кого всё же развивается паранойя на исторической почве. Мы будем рады, если читатель вдруг решит внести ясность в наши тёмные ряды xD
Его вынудили Артур и Франсис, ты это прекрасно знаешь Мы отдаём себе отчёт в том, что после этой части обоснуя большая часть сообщества разорвёт нас на ссаные тряпки, но, увы, здесь мы не можем согласиться с Людвигом, пытающимся выгородить Феличиано. Ситуация с нейтралитетом Италии в Первой мировой войне была, скажем положа руку на сердце, весьма тёмной и непарадной. Дело в том, что итальянские управители, не уверенные в том, какой же блок в результате одержит победу в войне и вовремя понявшие, что их нейтралитет дорогого стоит как для стран Тройственного союза, так и для стран Антанты, начали неприкрыто этим самым нейтралитетом торговать. Разумеется, не за деньги, а за территории. Антанте торговаться было куда проще, так притязания Италии были направлены на территории Албании и Турции, которые странам Антанты, в принципе, не принадлежали, а значит, и их раздача внутри лагеря споров не вызывала. Для Германии проблема заключалась в том, что среди прочих территориальных желаний итальянских политиков были земли Австро-Венгрии, а раздавать земли одного союзника другому, сами понимаете, сулит раздоры. Вместо этого Германия могла предложить земли в Северной Африке. За счёт Франции. Так же германские начальники были согласны ещё на ряд уступок. Но чем дольше шёл аукцион, тем больше становились аппетиты. Помимо прочего итальянские политики добавили в свой вишлист ещё и некоторые территории Сербии. Но тут уже были задеты интересы Российской Империи, где не желали раскидываться славянскими территориями направо и налево. Однако под давлением Англии и Франции уступили даже в России. Таким образом в апреле 1915 года была заключён договор, и под английский заём в пятьдесят мильёнов фунтов Италия обязалась через месяц начать войну против бывших союзников. Впрочем, нельзя упускать и тот факт, что даже после расторжения итальянским правительством договора с Тройственным союзом последовала отчаянная попытка в этот самый союз вернуться. Некто князь Бюлов (нет, это не обрусевший европеец, Бюлов Bülow — фамилия немецкая), бывший некогда послом в Италии и очень влиятельный человек, применив давление, поспособствовал написать заявление, согласно которому Австро-Венгрия идёт на определённые уступки. Заявление было доведено до Парламента, в котором сторонники нейтралитета тут же высказались большинством. Лондонский договор почти повернули вспять, но король сказал своё компетентное фи, кредиты были приняты, а война Австрии объявлена. Любопытно, что при этом до конца 1916 Италия формально оставалась в мире с Германией. Но так или иначе, о подобном нервном и колеблющемся поведении итальянских политиков говорят много, экспрессивно и со вкусом, а некто Отто фон Бисмарк вообще иначе как «шакалом» Италию не величал.
В последнее время он зачастил в Берлин, прикрываясь экономическими соображениями. Напомним, что с приходом Гитлера к власти отношения между Германией и Советской Россией начали стремительно ухудшаться. Одним из главных катализаторов, на наш взгляд, было расхождение в идеологии. Однако чем ближе мир во второй раз подбирался к войне, тем больше умные мира сего задумывались о том, что возобновление сотрудничества будет невредным. Инициатива политической разрядки во взаимоотношениях принадлежала советской стороне. Как только Сталин окончательно уверяется в том, что Гитлер в Германии — явление долговременное и серьёзное, тут же начинаются поиски контактов. Всем известно, что ничто так не снимает политическое напряжение, как хорошие финансовые взаимоотношения. Здесь можно упомянуть так называемую «миссию Канделаки», в рамках которой экономические отношения между государствами пытались вывести на политический уровень. Ещё в 1936 году под прикрытием всё той же миссии советская сторона предлагала заключить Германии договор о ненападении, но предложение было отклонено: германское правительство съехало на том, что у СССР с Германией нет общих границ. Однако с 1939 года поползновения к заключению договора о ненападении идут уже с немецкой стороны. А чем закончились эти поползновения в конце августа тридцать девятого, мы все прекрасно знаем.
Что характерно, этим «чем-то» оказался очередной вариант антисоветской листовки, временно не пропущенной в печать. По таймлайну Стены провокационная выходка Брагинского с документами происходит приблизительно за месяц-два до заключения пакта Молотова-Риббентропа. Тут стоит отметить, что подобные пакты не заключаются внезапно, ибо после подписания неминуемо следует опубликование официальной части. Да, мы все помним о секретном дополнении к протоколу, особенно Феликс, но даже сама по себе официальная, «безобидная» часть пакта, брошенная на головы неподготовленной публики, могла дать внезапные и плохие результаты. Поэтому как только обе стороны уверились во взаимном сближении, в средствах массовой информации и в Германии, и в СССР тут же дали запрет на антисоветскую и антифашистскую агитацию, а так же из официальных заявлений и речей политиков как по волшебству исчезли нарекания и неодобрения в сторону друг друга. Но даже несмотря на все усилия СМИ и политиков, оглашение подписания пакта было встречено с осторожным недоверием, как со стороны немцев, так и со стороны советских граждан. Более того, заключение договора о ненападении доставило Германии некоторые неприятности в отношениях с Японией, правительство которой не замедлило напомнить, что данный шаг противоречит ранее заключённому Антикоминтерновскому пакту. Правительство Японии, радевшее за совместную войну с Германией против СССР, подало в отставку, а в Антикоминтерновский пакт были внесены поправки с учётом заключённого с Советским Союзом договора. О причинах заключения пакта до сих пор не устают говорить много, экспрессивно и со вкусом (да-да, куда чаще и больше, чем о поведении итальянских политиков во время Первой мировой). Кто-то склонен утверждать, что Сталин видел в Германии союзника против борьбы с капиталистами, кто-то видит в этом имперские амбиции Советского Союза, некоторые видят в этом провокацию войны. Так или иначе, рассуждая о том, ради чего был заключён пакт, не следует забывать и о том, из-за чего он был заключён: параллельно с Германией СССР вёл переговоры так же и с Англией и Францией, однако переговоры эти были безрезультатными в силу отсутствия инициативы со стороны последних. Во многих источниках указывается на тот факт, что на переговоры в Москву то и дело направлялись лица, не имеющие полномочий принимать какие-либо серьёзные решения. Естественно предполагать, что если одни союзники показательно оттягивают ведение серьёзных переговоров о сотрудничестве, страна начинает искать других союзников в других местах.
мобилизация Англии и Франции, сменившаяся напряжённым, нервным наблюдением. Здесь речь идёт о наступлении Германии на Польшу и о заключённом ранее договоре о взаимопомощи между Польшей, Англией и Францией. Мобилизация в ответ на вторжение в Польшу была немедленной и всеобщей. Однако шло время, шли германские войска по Польше — а подкрепления всё не было. Шло время, шли советские войска по Польше — а подкрепления всё не было. Польша была оккупирована и разделена между Германией и СССР согласно пакту и дополнениям к договору о дружбе и границах. Со стороны Германии вторжение в Польшу было объяснено непосредственно польской агрессией. Агрессии как таковой у Польши не было, но была полученная по Версальскому договору Восточная Пруссия, а это куда более весомый аргумент, чем агрессия. Со стороны СССР вторжение в Польшу было объяснено тем, что Польша как государственное образование ныне не действительно, а значит, советский долг — взять под опеку и защиту белорусское и украинское население, проживающее на территориях Польши, которые до этого были частью Российской Империи.
Людвига направили в Москву в конце сентября. А здесь мы вплотную подошли к тому самому договору о дружбе и границе, заключённому 28 сентября 1939 года. Переговоры велись в течение двух дней — за это время было оговорено «установление мира и порядка на территории бывшего Польского государства» и, разумеется, проведение новых границ. Не пугайтесь позднего времени суток, на которое указывают авторы Стены. Переговоры, действительно, велись ночью, а сам договор был подписан в пять утра.
Хочу укрепить позиции кое-какими обязательствами перед тем, как наведаться к Тино. Почти одновременно с Германией, 24-28 сентября, СССР вёл переговоры с Эстонией о заключении пакта о взаимопомощи, а также торгового соглашения. Данное соглашение, равно как и заключённый между Советским Союзом и Германией пакт, весьма обеспокоил финское правительство, недавно отклонившее предложение Германской стороны о подписании договора о ненападении. Когда 2 октября финский посол в Германии обратился в МИД за разъяснениями, статс-секретарь предположил, что в Хельсинки, скорее всего, сожалеют о неподписанном ранее пакте, а вот о дальнейших планах Москвы касательно Финляндии ничего конкретного сказать не может, так как сам не в курсе.
Тебе, скорее всего, понадобится поддержка в Северной Атлантике. Предположение Брагинского оказывается исторически верным. В процессе войны в северной части Атлантического океана (имеющие пять по географии да вспомнят о том, где живёт Артур), германские военные корабли частенько ошивались в советских водах Баренцева моря, более того в порту Териберк находилась ремонтная база и пункт снабжения судов и подводных лодок.
Сколько раз ещё ты намерен переступить через международные конвенции и соглашения с другими странами? Здесь мы плавно продолжаем поднятую в предыдущем абзаце тему. Дело в том, что в связи с заключённым пактом Советский Союз достаточно лихо переступал через все ранее заключённые международные соглашения, в частности, через Гаагскую конвенцию, согласно которой мы, как соблюдающая нейтралитет территория, не имели права чинить и даже выпускать военные суда из своих территориальных вод; мы так же не имели права проводить через свою территорию войска и военный транспорт; мы так же не имели права вводить свои войска на территорию Польши даже под предлогом недееспособности польского правительства (о юридическом обосновании этого предлога, кстати, тоже любят говорить много, экспрессивно и со вкусом). Но мы всё это делали. Более того, немецкая авиация свободно нарушала советское воздушное пространство, беспрепятственно проникая далеко вглубь страны и имея возможность смотреть, что где стоит и что куда едет — сбивать немецкие самолёты нашим войскам ПВО было категорически запрещено. Из-за поломок немецкие самолёты часто садились на наших аэродромах, где их чинили, заливали полный бак и отправляли обратно в Германию.
Чуть позже, в марте сорок первого, было белградское восстание, из-за которого нападение на Советский Союз было отложено на месяц. Тоже весьма занимательный факт из истории. Несговорчивых югославов тщательно сговаривали примкнуть к Тройственному пакту, пообещав соблюдать суверенитет и территориальную целостность, а также уверив в том, что территория страны для транзита войск использоваться не будет. Как только пакт был подписан, все обязательства разом были нарушены. Народ возмутился, и 26-27 марта регент и правительство были свергнуты к чёртовой матери. Армия восстание поддержала. Новое правительство предложило Германии пакт о ненападении. Гитлер оскорбился. Распоряжение раздавить Югославию последовало тут же, ради этого запланированное на 15 мая начало операции «Барбаросса» было отложено на четыре недели. Впоследствии — да-да, много, экспрессивно и со вкусом — многие историки и неисторики любили играть с сослагательным наклонением и предполагать, что начни Гитлер наступление на Советский Союз 15 мая, а не 22 июня война не была бы им проиграна.
@темы: Стена рассыплется на части
-
-
30.10.2009 в 11:18ух, жуть какая. Надо запастись платочками и корвалолом)))
Но ведь эта глава - почти сплошной флафф
Ой, да вы шо - никогда флаффа не видели, шо ли?))) Вот если бы Людвиг долго любовался на спящего Ивана, на его трепетные ресницы и белую кожу. Если бы они почмокались на прощанье, и если бы от авторов описывалось их совместное счастье, единение двух сердец и прочие прелести - это был бы флафф.
-
-
30.10.2009 в 22:31Не пугай ребёнка своими высказываниями, а?
Вот из-за таких как ты бяк я боюсь врачей
Но ты же, надеюсь, хоть примерно понимаешь, что анус и вагина находятся у людей в разных местах и что последней у мужчин, как правило, нет? xD
После фразы "говорящая вагина" я уже ни в чём не уверена. XD
Ну да ладно, все натуралы. А Ванькино "береги его, он ведь с нашим знаменем цвета одного мой бывший"? А Франсис, в конце концов?
Это кому он такое говорил? *смутно что-то вспоминает*...
Франци? Франци просто отчаявшийся бабник. Нет, правда Оо Если бы в Хеталии было больше баб... Впрочем, до, там есть и... кхм... скажем, би, но я, как бывший гетщик, не теряю надежду!
Мы, как правило, вместе отвечаем, ну или по взаимному одобрению, но тебе, сопля, я всегда отвечаю персонально, чтоб не травмировать нежную психику своего соавтора :3
Так я тебе и поверила,
деда:3 Вали всё на маленьких, вали... "Я вырасту и убью тебя" (с) Нет, хуже, я приду и буду заплетать тебе косички с розовыми бантиками, щедро поливая их воском.Как я грозен, как я грозенДаже самым кровавым маньякам нужно отдыхать.
...И печь на досуге блинчики? XD
-
-
31.10.2009 в 02:57А так у вас всё чинно и прилично)
Век живи - век учись. Мы-то по незнанию думали, что флафф - это когда кругом нежность, любовь и обожание X)
-Asmo-
Это кому он такое говорил? *смутно что-то вспоминает*...
Франци? Франци просто отчаявшийся бабник. Нет, правда Оо Если бы в Хеталии было больше баб... Впрочем, до, там есть и... кхм... скажем, би, но я, как бывший гетщик, не теряю надежду!
"Литва на заработках", он это Альфреду говорил.
А Франсис по профайлу любит всё, что
шевелитсякрасиво независимо от пола и прочих деталей.Впрочем, в хеталии дофига гетных пейрингов - беда в том, что фандом почему-то их не видит.
Общий разум У!Б вот уже который день ест Пруссия/Беларусь и мы ничего не можем с этим поделать.
...И печь на досуге блинчики? XD
Но есть-то что-то надо :3
-
-
31.10.2009 в 08:16Огосподи, а мне казалось, что Франция/Беларусь на войну 1812-го - извращение... Бедная Наташка. Единственная вменяемая женщина на всю Восточную Европу. Украина не в счёт, она -
сливкисиськи нашего общества.Хотя... Да, П/Б смотрится неплохо О__О
Но есть-то что-то надо :3
Но срать герои тоже хотят, а это никто не описывает
...Чёрт, какая же я неромантичная.
-
-
31.10.2009 в 21:48Украина не в счёт
А Олю я не могу шипить ни с кем
, кроме себя, потому что, на мой взгляд, у проблем России с Украиной ноги как раз торчат из того факта, что женщине уже 25, а нормальной личной жизни нет и не было, и все спасибо младшему брату.Хотя... Да, П/Б смотрится неплохо О__О
-Женщина, где мои сигареты?
-Кто курит твои сигареты, ты или я?
- ЖЕНЩИНА, ГДЕ МОЙ ГОРДЫЙ ПЕРНАТЫЙ ДРУГ?!
-...
-Наташ?
-м?
-А что в духовке?
-Цыпленок табака, Гилберт.
Давно хочу найти фанфик, где можно увидеть героя на унитазе, а не только в ореоле святости XDXD
Мне не хочется тебя разочаровывать, но, во-первых, табу на физиологию ушло из мировой литературы аж в середине 19 века, а из фанфиков - давным давно. Или тебе по Хеталии хочется? В ЖЖ дофига таких :3
...Чёрт, какая же я неромантичная.
:РДа нет, просто маленькая
-
-
31.10.2009 в 22:16Ещё одна душа пала жертвой женского вымени >>А Олю я не могу шипить ни с кем, кроме себя, потому что, на мой взгляд, у проблем России с Украиной ноги как раз торчат из того факта, что женщине уже 25, а нормальной личной жизни нет и не было, и все спасибо младшему брату.
XD А что на Ваню сразу? У Оли весь период Речи был гуляй - не хочу.
-Женщина, где мои сигареты?
-Кто курит твои сигареты, ты или я?
- ЖЕНЩИНА, ГДЕ МОЙ ГОРДЫЙ ПЕРНАТЫЙ ДРУГ?!
-...
-Наташ?
-м?
-А что в духовке?
-Цыпленок табака, Гилберт.
В вашем исполнении оно чудесно)))
Мне не хочется тебя разочаровывать, но, во-первых, табу на физиологию ушло из мировой литературы аж в середине 19 века, а из фанфиков - давным давно. Или тебе по Хеталии хочется? В ЖЖ дофига таких :3
Мне как-то такая степень реализма не попадалась Тт Всё равно герои едят по этикету, спят в красивых позах, встают со свежей не заспанной рожей и сразу могут лобызаться, не почистив зубы Оо
Да нет, просто маленькая :Р
Может, это ты стареешь, а?Нет, нашёл ведь
дыру и долбится аки дятелуязвимое подростковое место и не отстаёт.-
-
31.10.2009 в 22:40У Оли весь период Речи был гуляй - не хочу.
Тебе, конечно, виднее, но из Ториса и Феликса те еще ухажеры, на мой взгляд. :|
Мне как-то такая степень реализма не попадалась Тт Всё равно герои едят по этикету, спят в красивых позах, встают со свежей не заспанной рожей и сразу могут лобызаться, не почистив зубы Оо
Да где ты такое видишь, кроме голливудских фильмов?О_О
Нет, нашёл ведь дыру и долбится
Янепошлый xD
-
-
31.10.2009 в 23:10Зато с ними весело ^^
Да где ты такое видишь, кроме голливудских фильмов?О_О
В фанфиках Х__Х
Даже в своих, чиордЯнепошлый xD
Вот специально для таких "янепошлых" мне пришлось добавлять "аки дятел". Воимя неискушения праведных душ, так сказать-с...
-
-
01.11.2009 в 15:23-
-
04.11.2009 в 11:56Жертвы равноценны результату
Давайте дальше в том же духе, умнички
О Господи, я даже яой готов стерпеть
Всё-таки вы гении-
-
04.11.2009 в 14:56да, я все-таки здесь
- Теоретически, я в Москве, а ты в Бонне, — зашептал он, едва касаясь губами уха. Людвиг чувствовал, что Брагинский улыбается. — Практически — мы оба в Берлине, в твоей кровати. У этих отношений даже нормального настоящего нет. Зато какое прошлое…
- Скажу, что подавлял вооружённый конфликт. На земле всегда где-нибудь есть вооружённые конфликты.
У Брагинского было странное чувство юмора: некоторые шутки были удивительно правдоподобными, другие же вызывали в обществе истерический резонанс.
Когда через пса перепрыгнул сам Людвиг, тот поднял голову и проводил одобрительным взглядом убегающего вверх по лестнице хозяина: попался хотя бы один приличный гость, заставивший его забыть на время о бесполезных бумагах и немного размяться.
Будь она неладна, эта тысячеликая улыбка с тысячей оттенков для каждой ситуации.
спасибо)) спасибо вам огромное
-
-
06.11.2009 в 03:28Этот фанфик можно растаскивать на цитаты )
ага. особенно — эпиграфы xDDD
A.L.S.,
О Господи, я даже яой готов стерпеть Всё-таки вы гении
мы крайне ценим то, что ради нашей писанины люди превознемогают свои моральные устои, честно-честно :3
Aerdin,
да, я все-таки здесь
таки ура
Брагинский всегда пепелит или только когда в настроении?
Брагинский пепелит всегда. просто некоторые его шутки хумора становятся смешными со временем, когда собеседник успокаивается и перестаёт нервно икать
Мухтары уже давно все поняли
ну, собаки они куда понятливее человеков и отдельно взятых государств, ага
Скифы хитры, все у них уловки
а ещё у них, если верить Саше Блоку, раскосые и жадные очи. первый эпитет у меня плохо ассоциируется с волоокими ванькиными глазами, а вот второй в контексте наших злобноимперских амбиций, в принципе, имеет право на жизнь. и вообще, имеет
-
-
06.11.2009 в 03:50Брагинский пепелит всегда. просто некоторые его шутки хумора становятся смешными со временем, когда собеседник успокаивается и перестаёт нервно икать
ну, собаки они куда понятливее человеков и отдельно взятых государств, ага
а вот второй в контексте наших злобноимперских амбиций, в принципе, имеет право на жизнь. и вообще, имеет
где поймает, там и имеет, ага
а ещё у них, если верить Саше Блоку, раскосые и жадные очи.
блин, скажите мне, скажите, что ваш Людвиг будет читать Обломова, этот тру-фанфик Россия/Германия!
-
-
05.12.2009 в 23:42И ещё не понятен перескок. В прошлой главе дело происходило в 1919 и тут же 1972 вклинивается, а в этой конец второй мировой.
Если я что-то путаю - объясните пожалуйста
-
-
06.12.2009 в 12:07больше не буду читать ночью-
-
06.12.2009 в 20:34После длительного общения с Ванькой Людвиг будет писать Обломова, мы так полагаем xD
MINACO Здорово, но есть кое какие крупные не соответствия с историческими фактами...
Здорово, что здорово, но конкретизируйте, пожалуйста, где именно крупные несоответствия, нам очень интересно.
(Если, конечно, вы не ссылаетесь на альтернативных авторов вроде Резуна)
-
-
06.12.2009 в 20:44пришлось заново перечитыватьизвините если что не так
-
-
06.12.2009 в 21:08Да мы без претензий, не извиняйтесь, нам на самом деле интересно было, где ж мы лажанулись
-
-
01.01.2011 в 08:46-
-
05.02.2024 в 22:32Viagra buy, discount! without prescription.
Cialis buy, discount! without prescription.
Viagra Professional buy, discount! without prescription.
Cialis Professional buy, discount! without prescription.
Viagra Super Active buy, discount! without prescription.
Cialis Super Active buy, discount! without prescription.
Synthroid buy, discount! without prescription.
cutt.ly/4wP5bDuH
cutt.ly/AwXXaRVW
bit.ly/3GAiEsU
bit.ly/495WQSS
-
-
06.02.2024 в 04:35amateurxxx.one/videos/33990/desi-step-mom-aur-s...
In a everyone that embraces range and inclusivity, same-sex relationships keep organize their place. Men who ancient men navigate the joys and challenges of structure relevant connections based on authenticity and joint understanding. They consecrate enjoyment while overcoming societal expectations, stereotypes, and discrimination.
ca3h.com/videos/7917/hairy-copulates-legal-age-...
Communication and emotional intimacy have a good time a crucial place in their relationships, fostering trust and deepening their bond. As people progresses promoting fairness, it is noted to distinguish and regard the friendship shared between men dating men, embracing their unique experiences and contributions to the tapestry of human connections.
-
-
06.02.2024 в 06:15-
-
06.02.2024 в 06:42Воттоваара
samoylovaoxana.ru/tag/chernomorskij-kurort/
Ещё можно узнать: благополучный человек
Романтические путешествия
-
-
06.02.2024 в 14:13Share personal experiences. There is an online casino bonus. I don't know how best to use it.
got a bonus here:Bonus
What do you recommend? What is the best game to play where the chances of winning are higher?
-
-
07.02.2024 в 03:22-
-
07.02.2024 в 04:26Мы функционируем с новыми строительными материалами, заверяя долгосрочный период службы и блестящие результаты. Изоляция фронтонов – это не только сбережение на обогреве, но и заботливость о экологии. Энергосберегающие технологии, которые мы применяем, способствуют не только своему, но и сохранению природных ресурсов.
Самое основное: Стоимость утепления фасада с покраской у нас открывается всего от 1250 рублей за квадратный метр! Это доступное решение, которое превратит ваш домик в настоящий тепличный уголок с скромными затратами.
Наши труды – это не только изолирование, это разработка поля, в где каждый элемент отражает ваш свой манеру. Мы берем во внимание все все твои запросы, чтобы осуществить ваш дом еще еще больше гостеприимным и привлекательным.
Подробнее на https://www.stroystandart-kirov.ru/
Не откладывайте заботу о своем помещении на потом! Обращайтесь к экспертам, и мы сделаем ваш домик не только теплым, но и стильным. Заинтересовались? Подробнее о наших предложениях вы можете узнать на веб-сайте. Добро пожаловать в пространство спокойствия и качества.
-
-
07.02.2024 в 07:15->>>> приворот на мужчину на месячную кровь без последствия в домашних
->>>> приворот на мужчину на воду
-
-
07.02.2024 в 09:19накрутка пф заказать https://nakrutka-povedencheskih-factorov.ru .
-
-
07.02.2024 в 09:29prozac rx
All about drugs. Read here.
-
-
07.02.2024 в 22:09