Автор: metallic_sweet
Оригинал: тут
Перевод: Mahonsky и Johnny Muffin
Название: Что делает человека человеком.
Жанр: Драма, психологизм, романс.
Рейтинг: R
Предупреждение: помянуты алкоголь, наркотики, психотравмы, сцены сексуального характера и насилие.
Персонажи: Америка, Китай, Англия, Эстония, Франция, Латвия, Литва, Россия. |пост-Китай/Россия/Франция, пост–Россия/Литва; Америка/Россия, Франция/Англия.
Саммари: Пока Франция и Англия вспоминают свою пиратскую юность, Россия пытается понять, чего же Америке нужно за заботу о нем. А Америка, как бы сказать, все хочет быть героем, даже если смысл этого термина для него несколько изменился.
Глава пять.Я видел правителей-убийц…
Сцена: Я мою голову. Подходит Монгол и заталкивает меня лицом в чан с водой. Кричу и барахтаюсь. Он тянет мою голову за волосы. Я давлюсь его членом.
Богов…
Сцена: мужчина в красном шёлковом одеянии, тёмные живые глаза. Он врывается в дом Монгола на жеребце, волосы забраны под военный головной убор. «Мальчик! Ты видишь, что я такое?» — спрашивает Яо, натягивая поводья; в его голосе тепло — как и от факелов в руках его людей. Я хватаюсь за его ладонь в перчатке и позволяю усадить меня на коня. «Да…Ты такой же, как я».
Императоров…
Сцена: Во рту чай, в горле чай, обжигающе горячий. «Ты уверен?» — спрашивает он, с осторожностью укладывая меня на шёлк подушек и яркость красок. От его поцелуев кожа горит — совсем не так, как от чая — и я знаю, знаю: «Да. Да, пожалуйста…»
Даже царей…
Сцена: Яо оборачивает меня в шёлк и индийский мех. Он говорит: «Ты не хочешь этого, Иван. Я знаю, что не хочешь». Он поправляет воротник и помогает уложить волосы, он опускается на колени, чтобы поцеловать меня в щёку. Я поднимаю на него взгляд и говорю: «Монголы больше не придут».
И королей…
Сцена: Я стою в снегу и смотрю сверху вниз на светлые волосы и дорогую ткань. Моя одежда обгорела, руки устали от разжигания огня, лицо черно от сажи. Франсис смотрит на меня. «Когда это ты так вымахал?» — хрипит он, отползая по снегу. Я вдыхаю прохладу и выдыхаю Зиму, ледяного дракона. «Я родился в пламени».
Фюрера…
Сцена: Итальянец кричит, сгребая в кулак окровавленную одежду немца, его лицо обращено к небу, я стою рядом, в одной руке фотоаппарат, в другой – металлическая труба крана. “Людвиг, Людвиг, прошу тебя, я люблю тебя, этого они не отнимут, я клянусь, Людвиг, умоляю, Людвиг, прошу, прошу!” А земля пахнет пеплом и горелым мясом, гнилым мясом и мелом костей под ногами. Я слушаю причитания итальянца и вымораживаю свое сердце.
И ещё я видел убийц-правителей. Снова, и снова, и снова, и
---
Странно,
Когда мы коснулись губами
Друг друга,
Не посыпались искры,
Как мы в этот миг ожидали.
Мило,
Когда мы сплетаем в объятья
Друг друга,
Напрягается кожа,
Пусть так уже было не раз.
Знаю,
Тебе очевидно, что нет во мне
Правды,
Но я вновь учу тебя крику,
Подчиняя ногтям и рукам.
---
---
Стук в дверь отвлекает Артура от доносящегося слева унылого, монотонного и невероятно раздражающего писка монитора жизненных функций. Он садится прямее, разглаживает простыню, скрывающую его по пояс, и бросает на дверь осторожный взгляд. Это точно не Альфред, тот никогда не станет стучать, а кого ещё могло занести сюда – он не знает.
Он прочищает горло.
- Войдите.
Дверь приоткрывается и в помещении, предваряя своего хозяина, появляется нога в шпильках от Диора и брюках – Франсис. Но, в отличие от претенциозного наряда, сам Франсис выглядит довольно сдержанно, даже неуверенно. Просочившись в комнату, он затворяет дверь и некоторое время просто молча стоит. Артур видит на челюсти француза след от зубов – красный, припухший и очевидно свежий. Это мало беспокоит Артура, скорее заставляет удивленно поднять бровь: обычно Франсис такие вещи скрывает, если, конечно, это не только что появилось.
- Bonjour.
Вторая бровь Артура тоже поднимается.
- Сейчас день?
Франсис растолковывает это как предложение зайти, садится рядом с койкой.
- Non, но ещё и не вечер.
- Что-то не похоже, — ворчит Артур, хмурясь и стряхивая с одеяла пушинку. — Мне еще ужин не приносили.
Лицо Франсиса кривится – Артур полагает, тот представил себе больничный вариант английской кухни. След от зубов слегка растягивается, будто подмигивая англичанину. Возникший в его голове образ заставляет его задуматься, а не наврал ли Альфред и не накачали ли его чем-нибудь.
Каблуки скользят по полу, и этот звук напоминает Артуру о придворных дамах (или, много лет назад, придворных кавалерах), спускающихся по каменным ступеням дворца. Дамы элегантно поддерживают юбки, иногда награждая стоящих внизу видом едва мелькнувшей лодыжки. Артур называл такое «французскими штучками»; многие дамы, прежде чем служить Её Величеству, учились во Франции.
Франсис убирает за ухо выбившуюся прядь.
- Как себя чувствуешь?
Артур пожимает плечами.
- Нормально. Это было глупо.
Француз не отвечает, и это даёт Артуру повод предположить, что он согласен с последним утверждением. Он поднимает глаза и обнаруживает, что смотрит на шею Франсиса – тот наблюдает за чем-то в залитом тусклым светом окне. Он шевелит челюстью и красный след растягивается, подмигивает и морщится. Артур редко видит меланхоличного Франсиса — обычно тот хорошо прячет свои чувства. В конце концов, это он придумал маскарад.
- Я боюсь, что однажды все исчезнут… — вздыхает Франсис, печально глядя на Артура в больничной койке. — Как Древний Рим. Как Древняя Германия. Особенно когда ты выкидываешь такое.
- Я же сказал, это было глупо, — ворчит Артур, ещё больше хмурясь. — Иногда ты раздуваешь из мухи слона.
- А помнишь, — внезапно говорит Франсис, пропустив слова Артура мимо ушей, — как мы оба были пиратами? Весело ведь было, да?
- Это в прошлом, — напоминает Артур.
Франсис кивает, светлая прядь выбивается из-за уха и падает на лицо, прежде чем он успевает рассеянно убрать ее обратно.
- Oui, mais nous… — сбивается и начинает снова. — Да, но мы ещё молоды. Нам ещё можно повеселиться…Просто…Мы должны это делать вместе. Так безопаснее. Мы ведь умеем, да? Мы были пиратами.
Артур тихо, не меняя выражения лица, смотрит на своего вечного соперника.
- Мы были пиратами, — соглашается он и замолкает.
---
СЦЕНА: Очень плохо освещённый клуб в районе красных фонарей. В толпе молодых людей и вызывающе разряженных юношей мелькают мужчины в костюмах. ИВАН БРАГИНСКИЙ, одетый только в военные штаны и сапоги, сидит в стоящей в стороне кабинке, пока один. Мимо проходят занятые своими делами люди.
ИВАН Б.: (в сторону) Боже.
Он беспокойно ёрзает на месте. Он явно возбуждён.
ИВАН: Да где же он? (Рычит) Я не осмелюсь начать без него. Он всегда так бесится.
Он порывается было встать, но неожиданно вновь садится, краснея.
ИВАН: Я его ненавижу. Ненавижу. Зачем он так со мной поступает? Боже. Я всё делаю, чтобы ему угодить. А он мучает меня. Я…Я не удивлюсь, если он сейчас за мной наблюдает. Пока я в таком состоянии. Ублюдок.
ПОДРОСТОК, как две капли воды похожий на Ивана, спускается ВНИЗ. Он неуверенно смотрит на ЗРИТЕЛЕЙ, прежде чем МУЖЧИНА в костюме уводит его обратно в толпу. ИВАН трёт глаза, чтобы занять руки.
ИВАН: Он вернётся и застукает меня. О, боже, как же я его ненавижу…Он приучил меня к этому, выдрессировал. Я был таким гордым. К чёрту. К чёрту всё.
Стыдливо, не глядя на ЗРИТЕЛЕЙ, он начинает трогать себя через ткань штанов.
ИВАН: А что я могу поделать? Я всего лишь человек…Да, я Нация, но у меня человеческое тело с человеческой природой. Пока бьётся сердце – я буду желать. Я буду верно служить ему, потому что он мой лидер, и мы переживаем время, когда лидеры решают нашу судьбу… Отправляют нас на войну, возвращают домой, посылают в тюрьму или в школу. Я ненавижу его…Но, боже, как он мне нужен…
Его дыхание становится прерывистым, он почти ложится в кресле, раздвигая ноги и расстёгивая штаны. На нём нет нижнего белья.
ИВАН: Моя старшая сестра…Она говорит, что я больной человек. Я знаю. Мне не нужно, чтобы ещё и она это повторяла. Я этого не хотел. Но сейчас я уже не знаю, к чему стремился в самом начале. Может, именно к этому. Кто знает? Точно не я. (стонет) Я ничего не могу поделать, я не контролирую своё тело. Он контролирует.
Он ласкает себя, зажмуривая глаза, лицо искажается. ПОДРОСТОК снова спускается ВНИЗ, с любопытством глядя на ЗРИТЕЛЕЙ.
ИВАН: Боже…Раньше я был таким гордым. Ненавижу…своё тело. Оно предает меня. Так легко, так охотно…Я не принадлежу себе. Ничего нет. Ничего стоящего. Всё его. Отец народов…Он никогда меня не отпустит.
Иван дёргается от собственных прикосновений, не сдерживая крик. ПОДРОСТОК делает несмелый шаг к ЗРИТЕЛЯМ и поднимает руку, чтобы помахать, но в этот момент за ним появляется МУЖЧИНА, хватает его за руку и грубо тащит ПОДРОСТКА обратно в толпу.
ИВАН: Ненавижу своё тело. Ненавижу…Ненавижу его и ненавижу себя и ненавижу и ненавижу и…Господи, я всё это ненавижу. Но он не отпускает меня, и не даст мне остановиться, будет толкать, пихать, толкать – Боже!
ИВАН задыхается, распахивает глаза и кончает. Смех. Громкая музыка. Из-за КУЛИС слышно, как, перекрывая гомон, визжит ПОДРОСТОК. ЗАНАВЕС.
---
- Франсис?
Артур ловит француза за запястье, когда тот уже собирается встать и уйти; медсестра ставит обеденный столик на колени англичанина. Франсис застрял: если он отшатнётся от Артура, то перевернёт поднос, и его горячее содержимое окажется на кровати. Посему он позволяет Артуру усадить себя обратно на стул у изголовья.
- Часы посещений закончились, — бессмысленно замечает Франсис.
Артур фыркает.
- Ерунда. Все в гробу видели эти правила, тем более мы. Посиди со мной.
Он ест ужин, стараясь поменьше жевать и побыстрее глотать, одновременно краем глаза наблюдая за своим компаньоном. Погружённый в свои думы, Франсис рассеяно играется с прядью, пропускает её меж пальцев, блики в глазах покачиваются в такт мыслям.
- О чём задумался?
Франсис моргает, бросая взгляд на Артура. Он, кажется, взвешивает слова, прежде чем высказаться; Артур редко видит, чтобы он так себя вёл вне деловых или военных переговоров.
Розовый язык быстро облизывает губы.
- Тебе никогда… — начинает он мягко, — не казалось, что ты ничего не значишь?
Артур хмурится.
- О чём ты?
Челюсть Франсиса движется, он собирается с мыслями, желая их нормально выразить, не переходя на родной язык. Французский для него как бронежилет: позволяет выражать свои чувства, но не раскрываться до конца.
- Недавно, — мягко говорит он, — я выбирал книгу для Ивана. La Nausée Жан-Поля Сартра. Но вместо того чтоб отдать ему, сам решил перечитать. И… Я всё думаю: что есть жизнь, если не одно большое приключение? И кто его устраивает? Сильнейший. Но что есть сила? Что её определяет? Она непостижима. Я могу лишь попытаться обозначить эту непостижимость: «Существую. Это что-то мягкое, очень мягкое, очень медленное».
Я говорил с тобой про пиратов…Помнишь, как в те дни мир казался огромным и море было единственным, что не было нам подвластно? Для нас: мир, казалось, был только для нас. Ты и я, вот и всё, с чем мы могли биться и что завоёвывать. Это было волшебство, и когда мы сходились в битве, наши сердца – тук, тук, тук – бились в унисон с волнами.
Глаза Франсиса устремлены вдаль, он не здесь. Англия откидывается на металлическую спинку койки и, когда Франсис снова начинает говорить, почти чувствует соль морских брызг и запах масла и мокрого дерева.
- Но потом…Я помню, как мы встретили Америку, маленького мальчика, из-за которого мы затеяли столько глупых сражений. Я помню, как впервые познакомился с Россией, тогда ещё ребёнком, в неизменном шарфе, глазеющим по сторонам с лошади Ивана Грозного. Теперь они оба выросли, а мы…В моих костях нет былой гибкости. Я не старый, но и не молодой. И когда я думаю об этом, то вспоминаю те пиратские деньки, каким настоящим всё казалось тогда.
Всё казалось ненастоящим: меня окружала картонная декорация, которую в любую минуту можно было передвинуть.
---
СЦЕНА: На автобусной остановке стоит АЛЬФРЕД ДЖОНС и ест гамбургер. На нём тёмная толстовка и голубые джинсы; у него выходной. Доев гамбургер, он точным баскетбольным броском отправляет скомканную обёртку в мусорку.
АЛЬФРЕД ДЖ.: Бросок – очко! Трибуны ревут!
Он имитирует гомон толпы, распрямляется и прячет руки в передний большой карман толстовки.
АЛЬФРЕД: (со вздохом) Ох, блин…В общем, задержался я вчера вечером на работе, возвращаюсь домой, а на автоответчике мне приятель оставил сообщение. “Здарова, Альф, — говорит, и я думаю, сколько ж надо было выжрать, чтобы так меня назвать. — Я принял серьёзное решение и звоню с тобой поделиться. Сядь, а то упадёшь.”
Он садится на скамью у остановки, убирает руки за спину и сутулится.
АЛЬФРЕД: Так вот, этот мой приятель. Не слишком болтливый парень. Я когда услышал, что он говорит, то уже разволновался. В общем, он такой: «Альф, чувак, сидишь? Отлично, выкладываю. Я только что сожрал тридцать две таблетки сильнодействующего аспирина. Супер круто будет, — говорит. — Я знаю, ты сейчас думаешь, типа, что за фигня, чувак? Но, слушай, я давно уже думаю…И я, в общем, понял, что моей жене я не нужен. Дети? Без меня им проще. С моей страховки они больше получат, чем я заработаю за…сколько там…пять лет? Ага. В общем, просто хотел тебе сказать. Чтоб ты не удивлялся.» А потом автоответчик запищал и – пуф! – тупого старины Томми нет.
Он смотрит на серовато-зелёный навес над остановкой.
АЛЬФРЕД: Томми…Мы вместе в начальную школу ходили. Втюрились в одну девчонку – малышка Падди Симмес – и всё время дрались из-за неё. Мы ещё неделю назад ржали над этим, хотя он на ней женат давно. Вспоминали старые добрые времена.
Но…да. Томми нет больше. Жду автобус, чтобы Падди навестить. Типа, попрощаться. Я переживу. Ну, Альфи, время пришло… Время пришло, и он повзрослел…Мир слишком огромен, чтобы пожелать спокойной ночи в приличной манере. Типа.
АЛЬФРЕД закрывает глаза и поёт под нос.
АЛЬФРЕД: Элинор Ригби в церкви скончалась и в тихой могиле она погребена...Пастор Маккензи, прах отряхая с ладоней, от ямы бредёт…Кто их спасёт?...
Он прекращает петь, из-за КУЛИС слышен сигнал приближающегося автобуса. ЗАНАВЕС.
---
Иван моргает. Подносит бутылку ко рту. Делает большой глоток. Расслабляется и отрывает бутылку от губ. Невидящим взглядом изучает пушистый серый ковёр гостиничного номера. Делает ещё один большой глоток.
В промежутках между глотками водки (дешёвая, но крепкая — её легко раздобыть под предлогом сходить в туалет) он слабо зажимает бутылку ногами и упирается локтями в колени. Комната пуста, и его мир сжимается до ложного тепла пульсирующей жидкости в желудке. Он знает, что дрожит и любому, кто зайдет в номер, покажется конченым и жалким. Иван корчится, зажмуривается и делает ещё несколько отчаянных больших глотков. Почему он ещё соображает? Он хочет заткнуть разум.
Люди пьют по двум причинам: пообщаться и забыться.
Бутылка опустела. Иван рычит, слабым движением отбрасывая бесполезную тару в сторону — она с громким стуком ударяется о ножку тумбочки и откатывается по ковру. Он глубоко дышит, наваливается на колени, руки вяло болтаются. Он дрожит. Иван делает один, два, три глубоких вдоха, но дрожь не проходит, и он понимает, что нужно ещё водки. Сейчас же.
Я не в состоянии выйти и купить ещё.
Иван поднимается, нетвердыми шагами, осторожно и медленно приближаясь к шкафу и лапая защёлку двери. Пальто…Ему нужно пальто? Да, снаружи холодно. В Лондоне зима. Не чета московским холодам, правда…Да и идти-то всего лишь до того магазина в двух кварталах от больницы. Это всего минуточку идти…
Ты лжец, Иван. Бесполезный лживый лжец.
Всего минуточку идти…Справится. Он ещё не настолько ослаб…
Звук открываемого дверного замка. Иван слышит, будто издалека, как кто-то заходит в комнату. Он прислоняется к шкафу, разум плывет и тело принимает горизонтальное положение.
- Иван? Иван? Иван!
Я хочу… Я хочу исчезнуть.
---
За членовредительство убивали. Они отстреливали себе руки, чтобы не идти в бой. Потом их ловили, и если в ране обнаруживали порох…Убивали.
Думаю…Думаю, именно тогда я слетел с катушек. Когда увидел, как маленький Райвис держит ружье и пускает пулю в лоб какому-то человеку. За то, что он отстрелил себе руку, чтобы не убивать парня, похожего на его брата. Ему пришло время повзрослеть – так решил его руководитель. И я не мог ничем помешать.
Торис и Эдвард…Они так и не узнали, что сделал их брат. Когда я вернулся к ним…Они не способны понять своего брата, но я способен. Я научил его, пусть хоть немного, контролировать монстра в душе, которого его руководитель спустил с поводка. Сверлящее сомнение и ненависть, основа каждой цивилизации, корень жизни. Он сильный, но дух его мечется.
- Райвис? Райвис, просыпайся.
Он шевелится под моей рукой, открывает глаза. Безлунная ночь, но даже во тьме он видит, что моя одежда опять разорвана. Дрожа, он выползает из кровати, хватается за мою руку; я понимаю, что сам трясусь, когда его озноб утихает и руки обнимают меня.
- Тссс, молчи. Я принес тебе еду.
Райвис всхлипывает, но не спорит. Я пихаю хлеб ему в руки и обнимаю, пока он рвёт зубами плотную буханку. В темноте я вижу блеск глаз Ториса, он наблюдает. Эдвард свернулся рядом с ним; я не могу винить его за попытки забыть, не обращать внимания. Они не завидуют брату, он ведь самый маленький и ему нужно больше остальных.
Под ракитой, обвитой плющом,
От ненастья мы ищем защиты.
Наши плечи покрыты плащом,
Вкруг тебя мои руки обвиты.
На следующий день Торис тормозит меня в коридоре, поймав за руку в перчатке в тот момент, когда я останавливаюсь у зеркала поправить шарф. Его добрые нервные глаза смотрят на мои – в отражении.
- Райвиса сегодня не так сильно трясёт, — мягко говорит Торис. — Но у тебя снова холодные руки.
Я выдираю ладонь из его стиснутых пальцев и засовываю в карман. Торис продолжает мягко улыбаться, но в его глазах плещутся эмоции, в которых он бы не признался. Он обеспокоен, печален, беспомощен. Старшему брату неприятно такое чувствовать. В такие моменты я вспоминаю, что Торис старше меня.
- Не ходи сегодня…У тебя кожа серая. Ты вчера много крови потерял.
Я качаю головой, перед глазами поплыло. Остаётся надеяться, что на лице это не отразилось.
- Это нужно. Ты же знаешь.
Лицо Ториса искажается, и он цепляется за моё пальто так сильно, что белеют костяшки пальцев.
- У нас есть еда. Тебе сейчас нужно. Пожалуйста, у тебя ведь есть свободное время. Приходи, я приготовлю.
Я снова качаю головой — на этот раз все плывёт сильнее, и я чувствую, как мир шатается. В отражении я вижу, как заваливаюсь на бок и как Торис тянет руки, чтобы поддержать. Он спешно помогает мне сесть на деревянный пол и зовет Эдварда, который тут же появляется с апельсином. Апельсин. Где они только нашли его посреди осени? Торис чистит его и прижимает дольку к моим губам.
- Пожалуйста, ешь. Обещаю, я отпущу тебя, когда ты поешь и придёшь в себя. Ешь.
Я не спрашиваю, откуда он у них. Господи – апельсин! – и тратить его на меня? Торис знает, как мало у них запасов, точно недостаточно, чтобы подкармливать еще и меня. Но мой организм предает меня и я жую, медленно, благоговейно. Торис ждёт, когда я проглочу, и сует мне следующий кусок.
- Торис…
- Не болтай. Ешь. Пожалуйста.
Он скармливает мне весь апельсин, голова прекращает кружиться. Эдвард уходит и возвращается со стаканом воды. Торис подносит его к моим губам и держит, пока я не допиваю. А потом садится рядом и отдает шкурки и стакан Эдварду, который снова исчезает.
- Ты сегодня не будешь работать, — тихо говорит он. — Будешь отдыхать.
- Откуда у тебя апельсин?
Торис качает головой, в его глазах грусть.
- Прошу тебя…
Я настаиваю.
- Нет, я должен знать. Может, я смогу вам достать больше…
Теперь Торис беззвучно плачет, слезы катятся по щекам.
- Прошу тебя. Я украл его. В магазине. Когда забирал из библиотеки канцелярские бумаги Эдварда. Ему сказал, что подарили. Прошу тебя, не пытайся достать больше. Ты и так слишком много делаешь.
У Ториса всегда были добрые глаза. Я никогда не мог понять, почему. Как у того, кого всю жизнь захватывали и пинали, могут быть такие глаза? В этом наша с ним разница. Он не умеет ненавидеть. Страх – его стиль жизни. Он мастер оптимизма.
Силы вернулись ко мне, и я, поднимаясь, целую Ториса в щёку, чувствуя вкус слёз. Как бы я хотел, чтобы он не плакал из-за меня. Когда я отстраняюсь, он не пытается остановить.
- Мне нужно поговорить с правителем. Скоро вернусь, — добавляю я уже в дверях. — Обещаю.
Я всегда сдерживаю обещания, но иногда иначе, чем планировалось. Я возвращаюсь, когда время ужина давно прошло. Но в этот раз всё по-другому. Пока я копаюсь с замком, дверь открывается изнутри. Торис не спит, он ждал меня, он помогает мне раздеться и, шатаясь, войти в дом. Я пытаюсь впихнуть ему продовольственные талоны, но он доводит меня до дивана и только потом берёт карточки и кладет на стол.
- Торис…
Он целует меня в щёку.
- Тссс, Райвис спит. Отдыхай.
Я ошибся. Кусты этих чащ
Не плющом перевиты, а хмелем.
Ну, так лучше давай этот плащ
В ширину под собою расстелим.
Не уверен, но, кажется, именно он разбудил меня тогда в первый раз – первый из многих, многих последующих — мягко, но настойчиво уговаривая на бульон, фрукты, пару ложек пюре или размоченного хлеба. Он уговорил меня поспать, позаботился о ранах, даже о самых постыдных. В тот вечер, скоро после первого, осматривая меня на предмет травм, Торис нашёл спрятанную в ботинке бритву и заплакал.
- Если они узнают, то убьют тебя.
Я трясу головой, издавая странный низкий звук.
- Нет. Раньше ещё могли. Сейчас им уже всё равно, — я вздыхаю и снова трясу головой; всё кружится. — Райвис как?..
- Спит. Он в последнее время хорошо спит.
Я улыбаюсь, смотрю в эти добрые глаза и понимаю, что всё делаю правильно. Таких, как я, убивают. Если удалось выиграть время…Я использую его с умом.
Доктор сказал «в морг» - значит в морг!
---
Первое, что осознает Иван, неизбежно приходя в сознание, это отсутствие шарфа. Второе – руки на плечах, укладывающие его обратно в постель. Слишком мягкие, слишком тёплые, явно не его собственные.
- Не садись, — шепчет сильный голос – ошибки быть не может, это Альфред. — Ты башкой сильно ударился.
— Шарф…
Взгляд Ивана начинает фокусироваться. Обычно ровные черты лица Альфреда искажены тревогой, и Иван замечает, что американец забрался на кровать, чтобы удержать его в прежнем положении. Голубые глаза смотрят внимательно, с лёгким налётом усталости. Иван видел этот взгляд много раз, на многих лицах.
- На столе он; я снял, чтобы проверить, не сломал ли ты себе шею… — Альфред рассеянно ерошит волосы. — Иван…Мы вернулись к тому, с чего начинали. Я думал…Иван? Нет, не…
Он пока не в состоянии принять сидячее положение, поэтому опирается на локоть и перехватывает на лету поднятую руку Альфреда. По расширившимся глазам американца Иван понимает, что тот шокирован.
- Что… — вопрос Альфреда переходит в судорожный вдох, когда Иван берёт его указательный палец в рот и многообещающе облизывает.
Это единственный выход из ситуации, который Иван может придумать. Нельзя допускать, чтобы Альфред разозлился, Иван знает, что заслужил эту злость и что дальше последует неизбежное наказание. Лучше предупредить нападение, за долгие годы он научился предсказывать огонь и серу до того, как они обожгут. Никто другой не пострадает, а уж Иван справится с болью, пока она его и только его.
Внезапно Альфред отстраняет его, ловя за плечо и не давая упасть. Иван знает, что выглядит сбитым с толку, даже смущённым. Ванечка выучил свой урок.
Альфред смотрит на него неуверенно, со странной смесью печали, жалости и постыдного желания в голубых глазах.
- Иван, нет, не…
Иван почти пришел в себя и куда лучше контролирует свои движения, он поводит плечом и перехватывает руку американца за запястье. До тонкой кожи на внутренней поверхности руки Альфреда добраться проще, чем у многих: американец не носит манжет. Когда он, целуя, задевает кожу клыком, Альфред не может сдержать тихий стон. Он позволяет себе взглянуть на американца, на стыдливую похоть в глазах и румянец на скулах.
Он берёт в рот каждый палец Альфреда, с равной нежностью покусывая чувствительные кончики. К третьему пальцу Альфред оставляет попытки остановить его, отдалиться. Иван сохраняет зрительный контакт с медленно краснеющим американцем, пока не отстраняется, всё еще сжимая руку Альфреда; с пальцев к щеке Ивана тянется прозрачная нить слюны.
Взгляд Альфреда переполнен желанием, дыхание прерывистое и быстрое.
- И-Иван…
И вот Альфред уже сверху, нежные губы целуют обнажённую шею. Ивана бьет дрожь, он сжимает и разжимает ладони, сдерживая себя, чтобы не передернуться. К удивлению, Альфред останавливается и отстраняется, глядя на Ивана на измятом покрывале. Рука американца осторожно гладит его по щеке, по волосам, и Иван осознает, что в его глазах сейчас неуверенность, возможно даже страх, потому что никто из завоевателей или правителей так не поступал. Никто не останавливался, разве что из желания подразнить.
- Значит, вот как оно всегда происходит, да? — спрашивает Альфред – без злобы, без напряжения в голосе; ответ ему уже известен. — Ох, Иван…Это все так неправильно. Так не должно быть.
Ему хочется накричать на Альфреда, что нет ты ошибаешься так всегда было и не смей мне говорить что это неправильно потому что это мой мир и другого я не знаю, но американец вновь гладит его лицо, целует левую щеку так нежно, что Иван чувствует тепло, а не касание. Всё, на что он способен сейчас, – напряженно и неуверенно замереть. Эта нежность хуже оплеухи – её не ожидали.
Альфред снова отстраняется, в голубых глазах…Иван не может узнать это чувство. Что-то от печали Ториса и откровенности Эдварда, но не совсем – и даже совершенно не оно. Он поднимает руку и снова гладит русского по голове, слегка касаясь кожи, словно запутавшиеся в расческе перья.
- Я докажу тебе, — улыбается Альфред. — Ты слишком раздаёшь себя, Иван. Нужно оставить что-то себе. Позволь и мне дать тебе что-нибудь, хорошо?
Когда в образовавшейся тишине Иван понимает, что Альфред на самом деле ждёт его ответа, он сглатывает.
- Я… — он сглатывает снова, зная, что дрожит под тёплым весом американца. — Я не понимаю…Я что-то сделал не так?
Альфред легко проводит двумя пальцами по ключице Ивана, осторожно избегая шеи.
- Нет, конечно. Всё дело во мне. Пойдём пошатаемся по Лондону? Дождя сегодня не будет; ну, не намечается, по крайней мере. Так, сейчас твой шарф принесу.
Американец соскальзывает с кровати и топает ногами в хлопковых носках к столу с шарфом. Иван медленно садится, всё ещё обескураженный, и касается ступнями пола. Вернувшийся Альфред протягивает ему свёрнутый шарф, и на лице его улыбка, которую он уже видел у Яо: искренняя, немного озорная и очень честная.
- Часы посещений закончились, — весело произносит он. — Пошли, оторвёмся! В Лондоне куча злачных мест.
Иван, к собственному удивлению, улыбается, принимает шарф и оборачивает его вокруг шеи. Тот ложится на плечи, словно никогда не покидал, и он чувствует себя спокойнее, немного увереннее. Всё это ново и непонятно для него, но он справится. Всё получится.
- Дай я пальто возьму. Куда мы потом?
Альфред ухмыляется.
- Да куда угодно, чувак. В компании пить веселее.
Иван неопределенно улыбается, встает и идёт к шкафу. Он задается праздным вопросом: а был ли у него когда-нибудь настоящий друг? Всё так странно в эти дни. Он не понимает, что происходит, не знает, что думать. Ему не дают расслабиться, кругом сплошные сюрпризы. Иван не слишком любит сюрпризы.
- Слушай, ты ведь любишь рисунки, да? Давай тогда прогуляемся по набережной, там всегда полно художников.
Но сюрпризы от Альфреда – другие. Они…приятные, решает Иван, застёгивая пальто. Альфред удивительный и приятный, как и его сюрпризы. Возможно, позволяет себе поразмышлять Иван, это комбинация. Ему нравятся такие вещи – головоломки, картины, музыка – когда конечный результат достигается совместным действием комбинации предметов.
- О! Тут, кстати, недалеко мне магазин приглянулся. Туда тоже нужно зайти.
Совместные занятия… Иван улыбается сам себе, следуя из номера за воодушевлённым американцем. Да, это хорошая мысль. Он понимает выгоду общего труда – и уже становится легче, пусть остальной мир и кажется странным и непривычным. Иван поправляет шарф и закрывает дверь номера на замок, прежде чем они с Альфредом направятся в лондонскую ночь.
Апельсинчики как мёд,
В колокол Сент-Клемент бьёт.
И звонит Сент-Мартин:
Отдавай мне фартинг!
А Олд-Бейли, ох, сердит,
Возвращай должок! — гудит.
Все верну с получки! — хнычет
Колокольный звон Шордитча.
Обоснуй тайм:
Исторические моменты:
--1. Золотая Орда.
--2. Китайцы заломали свое монгольское иго в концу 13 века и занялись продвижением Шелкового Пути на запад.
--3. В рамках Шелкового пути недурно шло развитие русско-китайских чайных традиций.
--4. Переход от царской России в Российскую Империю сопровождался активной экспансией на восток и запад.
--5. Наполеон, 1812
--6. С 1943 по 45 Красная Армия находила и освобождала нацистские лагеря.
- Объединение и установка государственности царской России и объединение Франции Луи XI происходили примерно в одно и то же время.
- Уровень самоубийств людей в возрасте 15-35 лет в США резко увеличился во время Холодной Войны, особенно в последние 30 лет. В России он, в принципе, и не уменьшался, но сильно возрос в 90е и устаканился только к нулевым.
-- Сейчас Россия на 3 месте по количеству самоубийств, США на 43, Франция на 18, Англия на 62, и Китай на 26 (города) и 65 (сельская местность). Самый высокий показатель у Литвы, на втором месте Белоруссия.
- Продовольственные карточки выдавались разные, в зависимости от места проживания и должности. Члены партии, сотрудники правительства и жители больших городов зачастую получали больше. Знаменитые очереди за хлебом, похожие на очереди за супом в Великую депрессию, были актуальны и после развала СССР.
Использованная литература:
Заглавие/ подзаголовок: "Опасности равнодушия", речь Эли Визеля в 1999 году.
1. "Странно, мило” авторское.
2. “Наряд” Зигфрида Сассуна в нашем переводе, за что нам стыдно, простите D:
3. Франция дважды цитирует La Nausée (Тошнота) Жан-Поля Сартра. В данном случае цитирует в переводе Ю.Яхниной.
4. "Eleanor Rigby" Битлов в переводе Александра Пролюбникова.
5. "Хмель", Борис Пастернак .
6. "Лондонские колокола" стихотворение анонимуса 18 века. Появляется в книге Джорджа Оруэлла “1984”. Здесь приводится в переводе Голышева Виктора Петровича, долгих ему лет жизни.
Французский:
1. Oui, mais nous... - Да, но мы…
Оригинал: тут
Перевод: Mahonsky и Johnny Muffin
Название: Что делает человека человеком.
Жанр: Драма, психологизм, романс.
Рейтинг: R
Предупреждение: помянуты алкоголь, наркотики, психотравмы, сцены сексуального характера и насилие.
Персонажи: Америка, Китай, Англия, Эстония, Франция, Латвия, Литва, Россия. |пост-Китай/Россия/Франция, пост–Россия/Литва; Америка/Россия, Франция/Англия.
Саммари: Пока Франция и Англия вспоминают свою пиратскую юность, Россия пытается понять, чего же Америке нужно за заботу о нем. А Америка, как бы сказать, все хочет быть героем, даже если смысл этого термина для него несколько изменился.
Глава пять.Я видел правителей-убийц…
Сцена: Я мою голову. Подходит Монгол и заталкивает меня лицом в чан с водой. Кричу и барахтаюсь. Он тянет мою голову за волосы. Я давлюсь его членом.
Богов…
Сцена: мужчина в красном шёлковом одеянии, тёмные живые глаза. Он врывается в дом Монгола на жеребце, волосы забраны под военный головной убор. «Мальчик! Ты видишь, что я такое?» — спрашивает Яо, натягивая поводья; в его голосе тепло — как и от факелов в руках его людей. Я хватаюсь за его ладонь в перчатке и позволяю усадить меня на коня. «Да…Ты такой же, как я».
Императоров…
Сцена: Во рту чай, в горле чай, обжигающе горячий. «Ты уверен?» — спрашивает он, с осторожностью укладывая меня на шёлк подушек и яркость красок. От его поцелуев кожа горит — совсем не так, как от чая — и я знаю, знаю: «Да. Да, пожалуйста…»
Даже царей…
Сцена: Яо оборачивает меня в шёлк и индийский мех. Он говорит: «Ты не хочешь этого, Иван. Я знаю, что не хочешь». Он поправляет воротник и помогает уложить волосы, он опускается на колени, чтобы поцеловать меня в щёку. Я поднимаю на него взгляд и говорю: «Монголы больше не придут».
И королей…
Сцена: Я стою в снегу и смотрю сверху вниз на светлые волосы и дорогую ткань. Моя одежда обгорела, руки устали от разжигания огня, лицо черно от сажи. Франсис смотрит на меня. «Когда это ты так вымахал?» — хрипит он, отползая по снегу. Я вдыхаю прохладу и выдыхаю Зиму, ледяного дракона. «Я родился в пламени».
Фюрера…
Сцена: Итальянец кричит, сгребая в кулак окровавленную одежду немца, его лицо обращено к небу, я стою рядом, в одной руке фотоаппарат, в другой – металлическая труба крана. “Людвиг, Людвиг, прошу тебя, я люблю тебя, этого они не отнимут, я клянусь, Людвиг, умоляю, Людвиг, прошу, прошу!” А земля пахнет пеплом и горелым мясом, гнилым мясом и мелом костей под ногами. Я слушаю причитания итальянца и вымораживаю свое сердце.
И ещё я видел убийц-правителей. Снова, и снова, и снова, и
---
Странно,
Когда мы коснулись губами
Друг друга,
Не посыпались искры,
Как мы в этот миг ожидали.
Мило,
Когда мы сплетаем в объятья
Друг друга,
Напрягается кожа,
Пусть так уже было не раз.
Знаю,
Тебе очевидно, что нет во мне
Правды,
Но я вновь учу тебя крику,
Подчиняя ногтям и рукам.
---
Что делает человека человеком
С равнодушия ничего не начинается – только заканчивается.
С равнодушия ничего не начинается – только заканчивается.
Сегодня ночью в дверь твою
Стучится Храбрость: бьёт крылом
Орёл, чьё держишь ты перо.
Глаза индейские горят
И скулы алым запестрят,
Сорвав покров морщин веков,
Тебя, о гнев ушедших снов
Зовут тропою Королей,
Чей след не виден на земле.
И гнев бурлил в душе у тех,
Кто слал свой мирный зов богам,
Топор воздевши к небесам.
Зигфрид Сассун, «Наряд»
Стучится Храбрость: бьёт крылом
Орёл, чьё держишь ты перо.
Глаза индейские горят
И скулы алым запестрят,
Сорвав покров морщин веков,
Тебя, о гнев ушедших снов
Зовут тропою Королей,
Чей след не виден на земле.
И гнев бурлил в душе у тех,
Кто слал свой мирный зов богам,
Топор воздевши к небесам.
Зигфрид Сассун, «Наряд»
---
Стук в дверь отвлекает Артура от доносящегося слева унылого, монотонного и невероятно раздражающего писка монитора жизненных функций. Он садится прямее, разглаживает простыню, скрывающую его по пояс, и бросает на дверь осторожный взгляд. Это точно не Альфред, тот никогда не станет стучать, а кого ещё могло занести сюда – он не знает.
Он прочищает горло.
- Войдите.
Дверь приоткрывается и в помещении, предваряя своего хозяина, появляется нога в шпильках от Диора и брюках – Франсис. Но, в отличие от претенциозного наряда, сам Франсис выглядит довольно сдержанно, даже неуверенно. Просочившись в комнату, он затворяет дверь и некоторое время просто молча стоит. Артур видит на челюсти француза след от зубов – красный, припухший и очевидно свежий. Это мало беспокоит Артура, скорее заставляет удивленно поднять бровь: обычно Франсис такие вещи скрывает, если, конечно, это не только что появилось.
- Bonjour.
Вторая бровь Артура тоже поднимается.
- Сейчас день?
Франсис растолковывает это как предложение зайти, садится рядом с койкой.
- Non, но ещё и не вечер.
- Что-то не похоже, — ворчит Артур, хмурясь и стряхивая с одеяла пушинку. — Мне еще ужин не приносили.
Лицо Франсиса кривится – Артур полагает, тот представил себе больничный вариант английской кухни. След от зубов слегка растягивается, будто подмигивая англичанину. Возникший в его голове образ заставляет его задуматься, а не наврал ли Альфред и не накачали ли его чем-нибудь.
Каблуки скользят по полу, и этот звук напоминает Артуру о придворных дамах (или, много лет назад, придворных кавалерах), спускающихся по каменным ступеням дворца. Дамы элегантно поддерживают юбки, иногда награждая стоящих внизу видом едва мелькнувшей лодыжки. Артур называл такое «французскими штучками»; многие дамы, прежде чем служить Её Величеству, учились во Франции.
Франсис убирает за ухо выбившуюся прядь.
- Как себя чувствуешь?
Артур пожимает плечами.
- Нормально. Это было глупо.
Француз не отвечает, и это даёт Артуру повод предположить, что он согласен с последним утверждением. Он поднимает глаза и обнаруживает, что смотрит на шею Франсиса – тот наблюдает за чем-то в залитом тусклым светом окне. Он шевелит челюстью и красный след растягивается, подмигивает и морщится. Артур редко видит меланхоличного Франсиса — обычно тот хорошо прячет свои чувства. В конце концов, это он придумал маскарад.
- Я боюсь, что однажды все исчезнут… — вздыхает Франсис, печально глядя на Артура в больничной койке. — Как Древний Рим. Как Древняя Германия. Особенно когда ты выкидываешь такое.
- Я же сказал, это было глупо, — ворчит Артур, ещё больше хмурясь. — Иногда ты раздуваешь из мухи слона.
- А помнишь, — внезапно говорит Франсис, пропустив слова Артура мимо ушей, — как мы оба были пиратами? Весело ведь было, да?
- Это в прошлом, — напоминает Артур.
Франсис кивает, светлая прядь выбивается из-за уха и падает на лицо, прежде чем он успевает рассеянно убрать ее обратно.
- Oui, mais nous… — сбивается и начинает снова. — Да, но мы ещё молоды. Нам ещё можно повеселиться…Просто…Мы должны это делать вместе. Так безопаснее. Мы ведь умеем, да? Мы были пиратами.
Артур тихо, не меняя выражения лица, смотрит на своего вечного соперника.
- Мы были пиратами, — соглашается он и замолкает.
---
СЦЕНА: Очень плохо освещённый клуб в районе красных фонарей. В толпе молодых людей и вызывающе разряженных юношей мелькают мужчины в костюмах. ИВАН БРАГИНСКИЙ, одетый только в военные штаны и сапоги, сидит в стоящей в стороне кабинке, пока один. Мимо проходят занятые своими делами люди.
ИВАН Б.: (в сторону) Боже.
Он беспокойно ёрзает на месте. Он явно возбуждён.
ИВАН: Да где же он? (Рычит) Я не осмелюсь начать без него. Он всегда так бесится.
Он порывается было встать, но неожиданно вновь садится, краснея.
ИВАН: Я его ненавижу. Ненавижу. Зачем он так со мной поступает? Боже. Я всё делаю, чтобы ему угодить. А он мучает меня. Я…Я не удивлюсь, если он сейчас за мной наблюдает. Пока я в таком состоянии. Ублюдок.
ПОДРОСТОК, как две капли воды похожий на Ивана, спускается ВНИЗ. Он неуверенно смотрит на ЗРИТЕЛЕЙ, прежде чем МУЖЧИНА в костюме уводит его обратно в толпу. ИВАН трёт глаза, чтобы занять руки.
ИВАН: Он вернётся и застукает меня. О, боже, как же я его ненавижу…Он приучил меня к этому, выдрессировал. Я был таким гордым. К чёрту. К чёрту всё.
Стыдливо, не глядя на ЗРИТЕЛЕЙ, он начинает трогать себя через ткань штанов.
ИВАН: А что я могу поделать? Я всего лишь человек…Да, я Нация, но у меня человеческое тело с человеческой природой. Пока бьётся сердце – я буду желать. Я буду верно служить ему, потому что он мой лидер, и мы переживаем время, когда лидеры решают нашу судьбу… Отправляют нас на войну, возвращают домой, посылают в тюрьму или в школу. Я ненавижу его…Но, боже, как он мне нужен…
Его дыхание становится прерывистым, он почти ложится в кресле, раздвигая ноги и расстёгивая штаны. На нём нет нижнего белья.
ИВАН: Моя старшая сестра…Она говорит, что я больной человек. Я знаю. Мне не нужно, чтобы ещё и она это повторяла. Я этого не хотел. Но сейчас я уже не знаю, к чему стремился в самом начале. Может, именно к этому. Кто знает? Точно не я. (стонет) Я ничего не могу поделать, я не контролирую своё тело. Он контролирует.
Он ласкает себя, зажмуривая глаза, лицо искажается. ПОДРОСТОК снова спускается ВНИЗ, с любопытством глядя на ЗРИТЕЛЕЙ.
ИВАН: Боже…Раньше я был таким гордым. Ненавижу…своё тело. Оно предает меня. Так легко, так охотно…Я не принадлежу себе. Ничего нет. Ничего стоящего. Всё его. Отец народов…Он никогда меня не отпустит.
Иван дёргается от собственных прикосновений, не сдерживая крик. ПОДРОСТОК делает несмелый шаг к ЗРИТЕЛЯМ и поднимает руку, чтобы помахать, но в этот момент за ним появляется МУЖЧИНА, хватает его за руку и грубо тащит ПОДРОСТКА обратно в толпу.
ИВАН: Ненавижу своё тело. Ненавижу…Ненавижу его и ненавижу себя и ненавижу и ненавижу и…Господи, я всё это ненавижу. Но он не отпускает меня, и не даст мне остановиться, будет толкать, пихать, толкать – Боже!
ИВАН задыхается, распахивает глаза и кончает. Смех. Громкая музыка. Из-за КУЛИС слышно, как, перекрывая гомон, визжит ПОДРОСТОК. ЗАНАВЕС.
---
- Франсис?
Артур ловит француза за запястье, когда тот уже собирается встать и уйти; медсестра ставит обеденный столик на колени англичанина. Франсис застрял: если он отшатнётся от Артура, то перевернёт поднос, и его горячее содержимое окажется на кровати. Посему он позволяет Артуру усадить себя обратно на стул у изголовья.
- Часы посещений закончились, — бессмысленно замечает Франсис.
Артур фыркает.
- Ерунда. Все в гробу видели эти правила, тем более мы. Посиди со мной.
Он ест ужин, стараясь поменьше жевать и побыстрее глотать, одновременно краем глаза наблюдая за своим компаньоном. Погружённый в свои думы, Франсис рассеяно играется с прядью, пропускает её меж пальцев, блики в глазах покачиваются в такт мыслям.
- О чём задумался?
Франсис моргает, бросая взгляд на Артура. Он, кажется, взвешивает слова, прежде чем высказаться; Артур редко видит, чтобы он так себя вёл вне деловых или военных переговоров.
Розовый язык быстро облизывает губы.
- Тебе никогда… — начинает он мягко, — не казалось, что ты ничего не значишь?
Артур хмурится.
- О чём ты?
Челюсть Франсиса движется, он собирается с мыслями, желая их нормально выразить, не переходя на родной язык. Французский для него как бронежилет: позволяет выражать свои чувства, но не раскрываться до конца.
- Недавно, — мягко говорит он, — я выбирал книгу для Ивана. La Nausée Жан-Поля Сартра. Но вместо того чтоб отдать ему, сам решил перечитать. И… Я всё думаю: что есть жизнь, если не одно большое приключение? И кто его устраивает? Сильнейший. Но что есть сила? Что её определяет? Она непостижима. Я могу лишь попытаться обозначить эту непостижимость: «Существую. Это что-то мягкое, очень мягкое, очень медленное».
Я говорил с тобой про пиратов…Помнишь, как в те дни мир казался огромным и море было единственным, что не было нам подвластно? Для нас: мир, казалось, был только для нас. Ты и я, вот и всё, с чем мы могли биться и что завоёвывать. Это было волшебство, и когда мы сходились в битве, наши сердца – тук, тук, тук – бились в унисон с волнами.
Глаза Франсиса устремлены вдаль, он не здесь. Англия откидывается на металлическую спинку койки и, когда Франсис снова начинает говорить, почти чувствует соль морских брызг и запах масла и мокрого дерева.
- Но потом…Я помню, как мы встретили Америку, маленького мальчика, из-за которого мы затеяли столько глупых сражений. Я помню, как впервые познакомился с Россией, тогда ещё ребёнком, в неизменном шарфе, глазеющим по сторонам с лошади Ивана Грозного. Теперь они оба выросли, а мы…В моих костях нет былой гибкости. Я не старый, но и не молодой. И когда я думаю об этом, то вспоминаю те пиратские деньки, каким настоящим всё казалось тогда.
Всё казалось ненастоящим: меня окружала картонная декорация, которую в любую минуту можно было передвинуть.
---
СЦЕНА: На автобусной остановке стоит АЛЬФРЕД ДЖОНС и ест гамбургер. На нём тёмная толстовка и голубые джинсы; у него выходной. Доев гамбургер, он точным баскетбольным броском отправляет скомканную обёртку в мусорку.
АЛЬФРЕД ДЖ.: Бросок – очко! Трибуны ревут!
Он имитирует гомон толпы, распрямляется и прячет руки в передний большой карман толстовки.
АЛЬФРЕД: (со вздохом) Ох, блин…В общем, задержался я вчера вечером на работе, возвращаюсь домой, а на автоответчике мне приятель оставил сообщение. “Здарова, Альф, — говорит, и я думаю, сколько ж надо было выжрать, чтобы так меня назвать. — Я принял серьёзное решение и звоню с тобой поделиться. Сядь, а то упадёшь.”
Он садится на скамью у остановки, убирает руки за спину и сутулится.
АЛЬФРЕД: Так вот, этот мой приятель. Не слишком болтливый парень. Я когда услышал, что он говорит, то уже разволновался. В общем, он такой: «Альф, чувак, сидишь? Отлично, выкладываю. Я только что сожрал тридцать две таблетки сильнодействующего аспирина. Супер круто будет, — говорит. — Я знаю, ты сейчас думаешь, типа, что за фигня, чувак? Но, слушай, я давно уже думаю…И я, в общем, понял, что моей жене я не нужен. Дети? Без меня им проще. С моей страховки они больше получат, чем я заработаю за…сколько там…пять лет? Ага. В общем, просто хотел тебе сказать. Чтоб ты не удивлялся.» А потом автоответчик запищал и – пуф! – тупого старины Томми нет.
Он смотрит на серовато-зелёный навес над остановкой.
АЛЬФРЕД: Томми…Мы вместе в начальную школу ходили. Втюрились в одну девчонку – малышка Падди Симмес – и всё время дрались из-за неё. Мы ещё неделю назад ржали над этим, хотя он на ней женат давно. Вспоминали старые добрые времена.
Но…да. Томми нет больше. Жду автобус, чтобы Падди навестить. Типа, попрощаться. Я переживу. Ну, Альфи, время пришло… Время пришло, и он повзрослел…Мир слишком огромен, чтобы пожелать спокойной ночи в приличной манере. Типа.
АЛЬФРЕД закрывает глаза и поёт под нос.
АЛЬФРЕД: Элинор Ригби в церкви скончалась и в тихой могиле она погребена...Пастор Маккензи, прах отряхая с ладоней, от ямы бредёт…Кто их спасёт?...
Он прекращает петь, из-за КУЛИС слышен сигнал приближающегося автобуса. ЗАНАВЕС.
---
Иван моргает. Подносит бутылку ко рту. Делает большой глоток. Расслабляется и отрывает бутылку от губ. Невидящим взглядом изучает пушистый серый ковёр гостиничного номера. Делает ещё один большой глоток.
В промежутках между глотками водки (дешёвая, но крепкая — её легко раздобыть под предлогом сходить в туалет) он слабо зажимает бутылку ногами и упирается локтями в колени. Комната пуста, и его мир сжимается до ложного тепла пульсирующей жидкости в желудке. Он знает, что дрожит и любому, кто зайдет в номер, покажется конченым и жалким. Иван корчится, зажмуривается и делает ещё несколько отчаянных больших глотков. Почему он ещё соображает? Он хочет заткнуть разум.
Люди пьют по двум причинам: пообщаться и забыться.
Бутылка опустела. Иван рычит, слабым движением отбрасывая бесполезную тару в сторону — она с громким стуком ударяется о ножку тумбочки и откатывается по ковру. Он глубоко дышит, наваливается на колени, руки вяло болтаются. Он дрожит. Иван делает один, два, три глубоких вдоха, но дрожь не проходит, и он понимает, что нужно ещё водки. Сейчас же.
Я не в состоянии выйти и купить ещё.
Иван поднимается, нетвердыми шагами, осторожно и медленно приближаясь к шкафу и лапая защёлку двери. Пальто…Ему нужно пальто? Да, снаружи холодно. В Лондоне зима. Не чета московским холодам, правда…Да и идти-то всего лишь до того магазина в двух кварталах от больницы. Это всего минуточку идти…
Ты лжец, Иван. Бесполезный лживый лжец.
Всего минуточку идти…Справится. Он ещё не настолько ослаб…
Звук открываемого дверного замка. Иван слышит, будто издалека, как кто-то заходит в комнату. Он прислоняется к шкафу, разум плывет и тело принимает горизонтальное положение.
- Иван? Иван? Иван!
Я хочу… Я хочу исчезнуть.
---
За членовредительство убивали. Они отстреливали себе руки, чтобы не идти в бой. Потом их ловили, и если в ране обнаруживали порох…Убивали.
Думаю…Думаю, именно тогда я слетел с катушек. Когда увидел, как маленький Райвис держит ружье и пускает пулю в лоб какому-то человеку. За то, что он отстрелил себе руку, чтобы не убивать парня, похожего на его брата. Ему пришло время повзрослеть – так решил его руководитель. И я не мог ничем помешать.
Торис и Эдвард…Они так и не узнали, что сделал их брат. Когда я вернулся к ним…Они не способны понять своего брата, но я способен. Я научил его, пусть хоть немного, контролировать монстра в душе, которого его руководитель спустил с поводка. Сверлящее сомнение и ненависть, основа каждой цивилизации, корень жизни. Он сильный, но дух его мечется.
- Райвис? Райвис, просыпайся.
Он шевелится под моей рукой, открывает глаза. Безлунная ночь, но даже во тьме он видит, что моя одежда опять разорвана. Дрожа, он выползает из кровати, хватается за мою руку; я понимаю, что сам трясусь, когда его озноб утихает и руки обнимают меня.
- Тссс, молчи. Я принес тебе еду.
Райвис всхлипывает, но не спорит. Я пихаю хлеб ему в руки и обнимаю, пока он рвёт зубами плотную буханку. В темноте я вижу блеск глаз Ториса, он наблюдает. Эдвард свернулся рядом с ним; я не могу винить его за попытки забыть, не обращать внимания. Они не завидуют брату, он ведь самый маленький и ему нужно больше остальных.
Под ракитой, обвитой плющом,
От ненастья мы ищем защиты.
Наши плечи покрыты плащом,
Вкруг тебя мои руки обвиты.
На следующий день Торис тормозит меня в коридоре, поймав за руку в перчатке в тот момент, когда я останавливаюсь у зеркала поправить шарф. Его добрые нервные глаза смотрят на мои – в отражении.
- Райвиса сегодня не так сильно трясёт, — мягко говорит Торис. — Но у тебя снова холодные руки.
Я выдираю ладонь из его стиснутых пальцев и засовываю в карман. Торис продолжает мягко улыбаться, но в его глазах плещутся эмоции, в которых он бы не признался. Он обеспокоен, печален, беспомощен. Старшему брату неприятно такое чувствовать. В такие моменты я вспоминаю, что Торис старше меня.
- Не ходи сегодня…У тебя кожа серая. Ты вчера много крови потерял.
Я качаю головой, перед глазами поплыло. Остаётся надеяться, что на лице это не отразилось.
- Это нужно. Ты же знаешь.
Лицо Ториса искажается, и он цепляется за моё пальто так сильно, что белеют костяшки пальцев.
- У нас есть еда. Тебе сейчас нужно. Пожалуйста, у тебя ведь есть свободное время. Приходи, я приготовлю.
Я снова качаю головой — на этот раз все плывёт сильнее, и я чувствую, как мир шатается. В отражении я вижу, как заваливаюсь на бок и как Торис тянет руки, чтобы поддержать. Он спешно помогает мне сесть на деревянный пол и зовет Эдварда, который тут же появляется с апельсином. Апельсин. Где они только нашли его посреди осени? Торис чистит его и прижимает дольку к моим губам.
- Пожалуйста, ешь. Обещаю, я отпущу тебя, когда ты поешь и придёшь в себя. Ешь.
Я не спрашиваю, откуда он у них. Господи – апельсин! – и тратить его на меня? Торис знает, как мало у них запасов, точно недостаточно, чтобы подкармливать еще и меня. Но мой организм предает меня и я жую, медленно, благоговейно. Торис ждёт, когда я проглочу, и сует мне следующий кусок.
- Торис…
- Не болтай. Ешь. Пожалуйста.
Он скармливает мне весь апельсин, голова прекращает кружиться. Эдвард уходит и возвращается со стаканом воды. Торис подносит его к моим губам и держит, пока я не допиваю. А потом садится рядом и отдает шкурки и стакан Эдварду, который снова исчезает.
- Ты сегодня не будешь работать, — тихо говорит он. — Будешь отдыхать.
- Откуда у тебя апельсин?
Торис качает головой, в его глазах грусть.
- Прошу тебя…
Я настаиваю.
- Нет, я должен знать. Может, я смогу вам достать больше…
Теперь Торис беззвучно плачет, слезы катятся по щекам.
- Прошу тебя. Я украл его. В магазине. Когда забирал из библиотеки канцелярские бумаги Эдварда. Ему сказал, что подарили. Прошу тебя, не пытайся достать больше. Ты и так слишком много делаешь.
У Ториса всегда были добрые глаза. Я никогда не мог понять, почему. Как у того, кого всю жизнь захватывали и пинали, могут быть такие глаза? В этом наша с ним разница. Он не умеет ненавидеть. Страх – его стиль жизни. Он мастер оптимизма.
Силы вернулись ко мне, и я, поднимаясь, целую Ториса в щёку, чувствуя вкус слёз. Как бы я хотел, чтобы он не плакал из-за меня. Когда я отстраняюсь, он не пытается остановить.
- Мне нужно поговорить с правителем. Скоро вернусь, — добавляю я уже в дверях. — Обещаю.
Я всегда сдерживаю обещания, но иногда иначе, чем планировалось. Я возвращаюсь, когда время ужина давно прошло. Но в этот раз всё по-другому. Пока я копаюсь с замком, дверь открывается изнутри. Торис не спит, он ждал меня, он помогает мне раздеться и, шатаясь, войти в дом. Я пытаюсь впихнуть ему продовольственные талоны, но он доводит меня до дивана и только потом берёт карточки и кладет на стол.
- Торис…
Он целует меня в щёку.
- Тссс, Райвис спит. Отдыхай.
Я ошибся. Кусты этих чащ
Не плющом перевиты, а хмелем.
Ну, так лучше давай этот плащ
В ширину под собою расстелим.
Не уверен, но, кажется, именно он разбудил меня тогда в первый раз – первый из многих, многих последующих — мягко, но настойчиво уговаривая на бульон, фрукты, пару ложек пюре или размоченного хлеба. Он уговорил меня поспать, позаботился о ранах, даже о самых постыдных. В тот вечер, скоро после первого, осматривая меня на предмет травм, Торис нашёл спрятанную в ботинке бритву и заплакал.
- Если они узнают, то убьют тебя.
Я трясу головой, издавая странный низкий звук.
- Нет. Раньше ещё могли. Сейчас им уже всё равно, — я вздыхаю и снова трясу головой; всё кружится. — Райвис как?..
- Спит. Он в последнее время хорошо спит.
Я улыбаюсь, смотрю в эти добрые глаза и понимаю, что всё делаю правильно. Таких, как я, убивают. Если удалось выиграть время…Я использую его с умом.
Доктор сказал «в морг» - значит в морг!
---
Первое, что осознает Иван, неизбежно приходя в сознание, это отсутствие шарфа. Второе – руки на плечах, укладывающие его обратно в постель. Слишком мягкие, слишком тёплые, явно не его собственные.
- Не садись, — шепчет сильный голос – ошибки быть не может, это Альфред. — Ты башкой сильно ударился.
— Шарф…
Взгляд Ивана начинает фокусироваться. Обычно ровные черты лица Альфреда искажены тревогой, и Иван замечает, что американец забрался на кровать, чтобы удержать его в прежнем положении. Голубые глаза смотрят внимательно, с лёгким налётом усталости. Иван видел этот взгляд много раз, на многих лицах.
- На столе он; я снял, чтобы проверить, не сломал ли ты себе шею… — Альфред рассеянно ерошит волосы. — Иван…Мы вернулись к тому, с чего начинали. Я думал…Иван? Нет, не…
Он пока не в состоянии принять сидячее положение, поэтому опирается на локоть и перехватывает на лету поднятую руку Альфреда. По расширившимся глазам американца Иван понимает, что тот шокирован.
- Что… — вопрос Альфреда переходит в судорожный вдох, когда Иван берёт его указательный палец в рот и многообещающе облизывает.
Это единственный выход из ситуации, который Иван может придумать. Нельзя допускать, чтобы Альфред разозлился, Иван знает, что заслужил эту злость и что дальше последует неизбежное наказание. Лучше предупредить нападение, за долгие годы он научился предсказывать огонь и серу до того, как они обожгут. Никто другой не пострадает, а уж Иван справится с болью, пока она его и только его.
Внезапно Альфред отстраняет его, ловя за плечо и не давая упасть. Иван знает, что выглядит сбитым с толку, даже смущённым. Ванечка выучил свой урок.
Альфред смотрит на него неуверенно, со странной смесью печали, жалости и постыдного желания в голубых глазах.
- Иван, нет, не…
Иван почти пришел в себя и куда лучше контролирует свои движения, он поводит плечом и перехватывает руку американца за запястье. До тонкой кожи на внутренней поверхности руки Альфреда добраться проще, чем у многих: американец не носит манжет. Когда он, целуя, задевает кожу клыком, Альфред не может сдержать тихий стон. Он позволяет себе взглянуть на американца, на стыдливую похоть в глазах и румянец на скулах.
Он берёт в рот каждый палец Альфреда, с равной нежностью покусывая чувствительные кончики. К третьему пальцу Альфред оставляет попытки остановить его, отдалиться. Иван сохраняет зрительный контакт с медленно краснеющим американцем, пока не отстраняется, всё еще сжимая руку Альфреда; с пальцев к щеке Ивана тянется прозрачная нить слюны.
Взгляд Альфреда переполнен желанием, дыхание прерывистое и быстрое.
- И-Иван…
И вот Альфред уже сверху, нежные губы целуют обнажённую шею. Ивана бьет дрожь, он сжимает и разжимает ладони, сдерживая себя, чтобы не передернуться. К удивлению, Альфред останавливается и отстраняется, глядя на Ивана на измятом покрывале. Рука американца осторожно гладит его по щеке, по волосам, и Иван осознает, что в его глазах сейчас неуверенность, возможно даже страх, потому что никто из завоевателей или правителей так не поступал. Никто не останавливался, разве что из желания подразнить.
- Значит, вот как оно всегда происходит, да? — спрашивает Альфред – без злобы, без напряжения в голосе; ответ ему уже известен. — Ох, Иван…Это все так неправильно. Так не должно быть.
Ему хочется накричать на Альфреда, что нет ты ошибаешься так всегда было и не смей мне говорить что это неправильно потому что это мой мир и другого я не знаю, но американец вновь гладит его лицо, целует левую щеку так нежно, что Иван чувствует тепло, а не касание. Всё, на что он способен сейчас, – напряженно и неуверенно замереть. Эта нежность хуже оплеухи – её не ожидали.
Альфред снова отстраняется, в голубых глазах…Иван не может узнать это чувство. Что-то от печали Ториса и откровенности Эдварда, но не совсем – и даже совершенно не оно. Он поднимает руку и снова гладит русского по голове, слегка касаясь кожи, словно запутавшиеся в расческе перья.
- Я докажу тебе, — улыбается Альфред. — Ты слишком раздаёшь себя, Иван. Нужно оставить что-то себе. Позволь и мне дать тебе что-нибудь, хорошо?
Когда в образовавшейся тишине Иван понимает, что Альфред на самом деле ждёт его ответа, он сглатывает.
- Я… — он сглатывает снова, зная, что дрожит под тёплым весом американца. — Я не понимаю…Я что-то сделал не так?
Альфред легко проводит двумя пальцами по ключице Ивана, осторожно избегая шеи.
- Нет, конечно. Всё дело во мне. Пойдём пошатаемся по Лондону? Дождя сегодня не будет; ну, не намечается, по крайней мере. Так, сейчас твой шарф принесу.
Американец соскальзывает с кровати и топает ногами в хлопковых носках к столу с шарфом. Иван медленно садится, всё ещё обескураженный, и касается ступнями пола. Вернувшийся Альфред протягивает ему свёрнутый шарф, и на лице его улыбка, которую он уже видел у Яо: искренняя, немного озорная и очень честная.
- Часы посещений закончились, — весело произносит он. — Пошли, оторвёмся! В Лондоне куча злачных мест.
Иван, к собственному удивлению, улыбается, принимает шарф и оборачивает его вокруг шеи. Тот ложится на плечи, словно никогда не покидал, и он чувствует себя спокойнее, немного увереннее. Всё это ново и непонятно для него, но он справится. Всё получится.
- Дай я пальто возьму. Куда мы потом?
Альфред ухмыляется.
- Да куда угодно, чувак. В компании пить веселее.
Иван неопределенно улыбается, встает и идёт к шкафу. Он задается праздным вопросом: а был ли у него когда-нибудь настоящий друг? Всё так странно в эти дни. Он не понимает, что происходит, не знает, что думать. Ему не дают расслабиться, кругом сплошные сюрпризы. Иван не слишком любит сюрпризы.
- Слушай, ты ведь любишь рисунки, да? Давай тогда прогуляемся по набережной, там всегда полно художников.
Но сюрпризы от Альфреда – другие. Они…приятные, решает Иван, застёгивая пальто. Альфред удивительный и приятный, как и его сюрпризы. Возможно, позволяет себе поразмышлять Иван, это комбинация. Ему нравятся такие вещи – головоломки, картины, музыка – когда конечный результат достигается совместным действием комбинации предметов.
- О! Тут, кстати, недалеко мне магазин приглянулся. Туда тоже нужно зайти.
Совместные занятия… Иван улыбается сам себе, следуя из номера за воодушевлённым американцем. Да, это хорошая мысль. Он понимает выгоду общего труда – и уже становится легче, пусть остальной мир и кажется странным и непривычным. Иван поправляет шарф и закрывает дверь номера на замок, прежде чем они с Альфредом направятся в лондонскую ночь.
Апельсинчики как мёд,
В колокол Сент-Клемент бьёт.
И звонит Сент-Мартин:
Отдавай мне фартинг!
А Олд-Бейли, ох, сердит,
Возвращай должок! — гудит.
Все верну с получки! — хнычет
Колокольный звон Шордитча.
Обоснуй тайм:
Исторические моменты:
--1. Золотая Орда.
--2. Китайцы заломали свое монгольское иго в концу 13 века и занялись продвижением Шелкового Пути на запад.
--3. В рамках Шелкового пути недурно шло развитие русско-китайских чайных традиций.
--4. Переход от царской России в Российскую Империю сопровождался активной экспансией на восток и запад.
--5. Наполеон, 1812
--6. С 1943 по 45 Красная Армия находила и освобождала нацистские лагеря.
- Объединение и установка государственности царской России и объединение Франции Луи XI происходили примерно в одно и то же время.
- Уровень самоубийств людей в возрасте 15-35 лет в США резко увеличился во время Холодной Войны, особенно в последние 30 лет. В России он, в принципе, и не уменьшался, но сильно возрос в 90е и устаканился только к нулевым.
-- Сейчас Россия на 3 месте по количеству самоубийств, США на 43, Франция на 18, Англия на 62, и Китай на 26 (города) и 65 (сельская местность). Самый высокий показатель у Литвы, на втором месте Белоруссия.
- Продовольственные карточки выдавались разные, в зависимости от места проживания и должности. Члены партии, сотрудники правительства и жители больших городов зачастую получали больше. Знаменитые очереди за хлебом, похожие на очереди за супом в Великую депрессию, были актуальны и после развала СССР.
Использованная литература:
Заглавие/ подзаголовок: "Опасности равнодушия", речь Эли Визеля в 1999 году.
1. "Странно, мило” авторское.
2. “Наряд” Зигфрида Сассуна в нашем переводе, за что нам стыдно, простите D:
3. Франция дважды цитирует La Nausée (Тошнота) Жан-Поля Сартра. В данном случае цитирует в переводе Ю.Яхниной.
4. "Eleanor Rigby" Битлов в переводе Александра Пролюбникова.
5. "Хмель", Борис Пастернак .
6. "Лондонские колокола" стихотворение анонимуса 18 века. Появляется в книге Джорджа Оруэлла “1984”. Здесь приводится в переводе Голышева Виктора Петровича, долгих ему лет жизни.
Французский:
1. Oui, mais nous... - Да, но мы…
@темы: a perfect circle
